Эл Алонсо Дженнингс - С О. Генри на дне (фрагмент)

Он посмотрел на меня так, как будто какой-нибудь каннибал приглашал его полакомиться мясом ребенка. Затем он вскочил, словно его подбросил электрический ток:

— Неужели же это случится? Боже, да эта тюрьма просто какое-то логово извращенных зверей. Я скорее соглашусь увидеть у своих ног труп единственного дорогого мне существа, чем присутствовать при холодном убийстве бедного ягненка. Простите меня, полковник. — Портер взял свою шляпу и вышел из почтовой конторы. — Я хочу прожить еще несколько недель после того, как выйду отсюда.

Я охотно поменялся бы с Билем.

Смертная казнь, та изощренная церемония, в которую они обращали свои убийства, не внушала мне ужаса. Но на этот раз мне предстояло присутствовать при казни ребенка.

Он вошел в камеру, где совершалось электрокутирование, между двумя стражниками. За ними шел священник, невнятно читая нараспев по открытой библии. Кид двигался так, точно утратил вдруг способность владеть своими мускулами; он казался совсем размякшим и вялым; курносый нос как будто торчал больше обыкновенного; его кроткие глаза были широко раскрыты и глядели остекленевшим, полным ужаса взором; мальчишеское лицо покрывала пепельная бледность, а подбородок трясся так, что я отчетливо слышал, как зубы его колотились друг о друга. Стражник налил стакан виски и протянул его Киду.

Это была традиция — подбодрить человека перед последней встряской.

Кид оттолкнул стакан, расплескав виски по полу. Он покачал головой, его трясущаяся челюсть отвисла.

— Мне ничего не надо, спасибо.

В лице юноши не было ни кровинки, точно его посыпали мукой, а испуганные глаза перебегали со стула на начальника. Он заметил меня.

Никогда еще я не чувствовал себя таким низким животным, участником такой гнусной оргии, как в этот раз.

— О мистер Эл, здравствуйте, здравствуйте.

Его голова закивала мне, и я увидел большое, круглое, чисто выбритое место на макушке. Один из электродов будет прикреплен к этому блестящему лоскутку кожи.

— Здравствуйте, мистер Эл, видите, я не боюсь… Что я вам говорил? Я ни капельки не боюсь.

Платье Кида было распорото по заднему шву так, чтобы ток мог свободно пройти по телу. Его подвели к стулу, усадили, привязали руки и плечи к ручкам и приладили ремни. К голым икрам и к основанию мозга приложили электроды.

Немного понадобилось времени, чтобы привести все в порядок, но мне чудилось, что этому гнусному делу никогда не будет конца. Несчастный юноша, казалось, готов был вот-вот соскользнуть на пол, словно кости его вдруг превратились в студень, но жесткие ремни заставляли его сидеть прямо.

Дэрби подошел к Киду и назвал его по имени.

— Сознайтесь, Кид, — начальник пыхтел и отдувался, словно готовый к отходу паровоз. — Только сознайтесь, и я спасу вас. Я добьюсь для вас помилования.

Кид смотрел на него широко раскрытыми глазами и бормотал:

— Говорю вам, что я не боюсь.

— Сознайтесь, Кид, — орал на него Дэрби, — и я выпущу вас!

Кид наконец услышал. Он сделал усилие, чтобы ответить. Губы его задвигались, но никто из нас не мог расслышать ни единого слова. Наконец раздались слова:

— Я не виновен. Я никогда не убивал его.

Начальник повернул рычаг. Синее пламя метнулось вокруг головы Кида, опалив ему волосы, и лицо его выступило вдруг точно обрамленное молнией. Страшный ток скорчил в судорогах тело Кида; оно затрепетало, словно кусок колючей проволоки, когда один конец ее внезапно отрежут от изгороди. В тот момент, когда ток проходил через тело юноши, с губ его слетел легкий крик. Рычаг повернули обратно. Кид был мертв.

Долго в эту ночь мы с Портером просидели молча, будучи не в силах обменяться ни единым словом. Вся тюрьма, казалось, была подавлена каким-то отвратительным, гнусным кошмаром. Арестанты чувствовали, что на дворе в солнечном пятне не достает Кида. Они знали, что его казнили.

— Полковник, возлагаете ли вы какие-нибудь определенные надежды на потусторонний мир? — Портер держал в руке стакан вина, который он подносил к губам. Мошенники как раз прислали нам новый ящик дорогих вин.

— Дайте-ка мне глоток этого вина, Биль. Оно должно вызвать божественный подъем — раз, два, и взлетишь на небо.

Портер пропустил это мимо ушей. Не время было для шуток.

— Я не говорю, конечно, о поповском рае. Но как вы все-таки представляете себе вечное блаженство?

— В данную минуту оно рисуется мне в виде пещеры, затерянной где-нибудь далеко в глубине пустыни, куда не могут проникнуть люди. Я хотел бы иметь много скота и лошадей, но чтобы вокруг не было никаких следов человеческого рода, за исключением нескольких книг.