Ирина Булина - Одна зима моего детства

В Ленинграде все хорошо знали, что такое голодный, или кровавый, понос. Это последняя стадия истощения, когда желудок уже не воспринимает никакой пищи, отторгает все. Вскоре эта стадия началась и у Женьки.

К вечеру 21 февраля, судя по папиному дневнику, по радио объявили о выдаче завтра жиров и крупы. Жиров — рабочим по 150 гр и остальным по 100 г. Боясь, что всем может не хватить, мама с Лидой договорились идти в очередь в половине пятого утра, не дожидаясь окончания комендантского часа. У соседки к тому же, как работающей в смену, был специальный пропуск. В этот день Женька против обыкновения с завода не пришел, и Лида за него не так сильно переживала.

Когда назавтра еще почти ночью мама с Лидой в темноте ощупью спускались по лестнице, на площадке второго этажа они наткнулись на лежащее тело. Лида чиркнула спичкой и увидела своего сына Женьку. Он лежал у двери их бывшей квартиры, привалившись к стене. Уже холодный. В руке сжимал нитяную сумку с баночкой супа.

Лида так завыла, что проснулись все.

Потом она с маминой помощью затащила Женьку в их нежилую теперь квартиру и… пошла стоять в очередь.

Лида попросила папу отвезти Женьку на сборный пункт. За это она дала мне хлеба, полученного по Женькиной карточке.

Через несколько дней умерла одна из Женькиных сестричек. Просто незаметно уснула. Насовсем. Лида завернула ее в простыню и положила ближе к окну, где холодно, в той же комнате, где лежала вторая, еще живая девочка. Совсем отупевшая от горя, она сказала: «Подождем. Скоро умрет и вторая, сразу обеих и отвезем».

Я больше не ходила в их комнату.

Вторая девочка умерла дней через пять. Лида уже не плакала. Она опять попросила моего отца отвезти близнецов на сборный пункт, а мне отдала их хлеб за два дня.

Домой папа притащился еле-еле. Он сидел и плакал. Тридцатишестилетний мужчина, который похоронил уже многих родственников, отмечая в своем дневнике каждую следующую смерть даже с каким-то эпическим спокойствием, теперь никак не мог унять слез и все твердил: «Я многих отвозил туда, но оставлять этих двух ангелочков среди гор трупов — это невыносимо!» А я все повторяла, как моя бабушка: «Будь проклят Гитлер за наши мучения!»

Рассказывая трагическую историю нашей соседки Лиды и ее детей, я забежала по времени несколько вперед. Если же проследить по папиному дневнику жизнь нашей семьи со дня смерти дяди Матвея, то оказывается, что следующие семь-десять дней были еще тяжелее, чем все предыдущее время, хотя казалось, что хуже быть не может:

«14/I 1942 г. Сегодня все нетерпеливо ждали вчерашней газеты, где опубликована беседа т. Попкова о продов<���ольственном> положении Л<���енингра>да. Много было слухов о прибавках, но в действительности утешительного мало. Видимо, мы вступаем в самую критическую фазу нашего существования».

Попков был председателем исполкома Ленгорсовета. По обязанностям и полномочиям это вроде теперешнего мэра. Конечно, все ждали от него благой вести об увеличении продовольственных норм, но надежды не оправдались.

«15/I 1942 г. Питания становится все меньше и меньше. Сегодня выходной день. Пошли с Верой на Ситный <���так!> рынок что-нибудь обменять. Выменяли за 2 пачки табаку, 5 пачек папирос и 2 кор<���обка> спичек около 1 кгр кислой капусты (хряпы) и около 1 кгр соленых помидор».

Хряпой назывались наружные зеленоватые капустные листья, которые обычно в пищу не идут, а скармливаются скотине. Но в той ситуации это была не просто еда, а праздничное угощение.

«16/I 1942 г. День моего рождения. Несмотря на то что я съел сравнительно много, чувствую большую слабость в ногах и руках и какую-то вялость. Продуктов не дают с начала месяца. Купил сегодня на рынке какого-то клея для студня, но боимся есть. Приходила Мария. Вениамину очень плохо. При отсутствии питания у него понос, видимо, т. н. голодный. Дело может кончиться плохо. Ложимся спать последнее время в 6–7 час вечера. Во-первых, чтобы экономить силы, во-вторых, чтобы экономить керосин».

Вениамин, муж бабушкиной младшей сестры Марии, здоровяк, спортсмен, профессиональный футболист, не выдержал голода и умер в начале февраля. В это время смерти пошли вереницей. Ведь у бабушки было два брата и семь сестер, и, кроме самой бабушки и ее сестры Марии, умерли все, кто не уехал в эвакуацию, и их родственники. Остались живы уехавшие две сестры и брат.

В магазинах по-прежнему почти никакой выдачи не было, и родители из последних сил пытались сохранить жизнь нашей семьи.