Леопольд Инфельд - Эварист Галуа (Избранник богов)

— Наш проктор, мсье де Герль, занимающий после меня самое высокое положение в Луи-ле-Гран, попросил у меня разрешения сказать несколько слов от своего собственного имени. Я согласился. Но как директор я хочу довести до вашего сведения, что не одобряю того, что он вам скажет.

Мсье де Герль поднялся и тихо, почти шепотом заговорил:

— Вот уже пятнадцать лет я проктор Луи-ле-Гран. Я пережил страшные дни тысяча восемьсот девятнадцатого года. У меня на глазах был закрыт и распущен наш лицей. У меня на глазах сеяли ненависть и недоверие. Этих ужасных дней мне не забыть никогда. Нет, я не считаю, что студенты вправе вмешиваться в дела администрации лицея. Но я не верю и в силу. То, что происходит сегодня, — результат насилия, совершенного пять лет тому назад. Может быть, завтра мы решим, что добились успеха. Но несколько лет спустя мы обнаружим, что на самом деле лишь подготовили почву для будущего мятежа.

Он говорил спокойно, не обращая внимания на директора, который пытался соскрести с зеленой скатерти восковое пятно.

— Сегодня ученики кричат: «Долой иезуитов!» Я согласен, что это неразумно. Согласен, что, к сожалению, наши ученики не проявляют должного религиозного чувства. Я готов даже пойти еще дальше и согласиться, что, возможно, кто-то заронил в их головы опасные республиканские идеи. Но как же случилось, что этим веяниям со стороны удалось захватить всех студентов? Разве это не свидетельство того, что они недовольны, несчастливы в Луи-ле-Гран? Я допускаю, что это беспокойство, эта неудовлетворенность — всего-навсего плод их фантазии. Но скажите, чего мы можем добиться страхом и насилием?

Он помолчал. Когда он снова заговорил, голос его звучал еще спокойнее.

— Боюсь, что я защищаю безнадежное дело. Если так, это последний год моего пребывания в Луи-ле-Гран. Но мне хотелось бы обратиться к вам с предложением. У нас тут имена сорока зачинщиков. Почему бы не собрать их завтра утром, не выслушать, чего они хотят, и не попробовать урезонить их? Мы могли бы прийти к соглашению и таким образом спасти от позора и школу и самих себя. Я знаю, господа, что вы найдете мои слова странными. Но выиграть это сражение мы не можем. Нельзя побороть девятьсот учеников. Нам может показаться, что мы одержали победу. Но чем значительнее покажется нам эта победа, тем неизбежнее будет наше окончательное поражение.

Директор забарабанил пальцами по столу.

— Если я правильно понимаю вас, мсье де Герль, — злобно начал он, едва проктор успел опуститься на стул, — вы хотите, чтобы мы пошли на переговоры с бунтовщиками, обошлись с ними как с равными — с профессорами и наставниками. Если они объявят, что им не по душе мсье Берто, не по вкусу такой-то профессор, не по нраву надзиратель, вы им скажете: «Ладно, дети мои, будь по-вашему. Завтра сменим директора, сменим профессоров, сменим надзирателей, которые вам неугодны». Потребуют каждый день за обедом шампанского — хорошо, получайте шампанское. Следует знать: чем больше ученикам уступаешь, тем большего они требуют, тем безрассуднее становятся. Наше учебное заведение призвано внедрять повиновение и дисциплину. Если этого можно добиться только силой, значит добьемся силой.

Теперь он попытался перейти на деловой тон

— На заседании старших преподавателей мы разработали детальный план действий. Сейчас я разъясню вам наш план. Каждый из вас будет нести ответственность за его выполнение. Прискорбно, что мы не можем рассчитывать на мсье де Герля. Его взгляды, как вы только что слышали, весьма несходны с нашими.

Директор подошел к стене, на которой висел большой план Луи-ле-Гран, освещенный с обеих сторон свечами. Он чувствовал себя генералом, устроившим смотр своей армии профессоров и надзирателей. Он водил указкой по карте, показывая поле сражения. Здесь ему предстоит разбить армию неприятеля — бунтовщиков. И с божьей помощью, во имя короля он одержит победу!

Год 1824, вторник, 27 января

В половине шестого утра в Луи-ле-Гран настойчиво зазвонили колокола, разгоняя всякую надежду поспать еще немножко.

Когда Эварист Галуа проснулся, было еще темно. Он увидел знакомое лицо надзирателя, зажигавшего немногие свечи в подсвечниках, укрепленных на стенах. Потом услышал: «Подъем! Всем вставать!» Надзиратель срывал одеяла с тех, кто еще лежал в постели.

Эварист начал одеваться. Каждая мелочь в комнате, каждое лицо были ему знакомы. Тридцать шесть кроватей, одни из железа, другие из дерева. Стоят ровно на три фута друг от друга. Убери их, и ничего не останется, кроме холодного кафельного пола и шкафчиков, выстроившихся вдоль стен.