Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки

Правда, второй уже день потихонечку выходим с детьми на прогулку на двадцать — тридцать минут. На малюсеньком дворике, затерявшемся между высокими стенами зданий, самое интересное место — у щелки закрытой калитки. Смотрим по очереди.

Жизнь на улице почти замерла, трамваев, которые шли пустыми на вокзал, уже нет. Формально эвакуация закончилась. Значит, теперь начнутся облавы, будут ловить тех, кто не остерегается, плохо спрятался. По улицам ходят лишь грузовики. Оккупанты везут на машинах все, что еще можно вывезти. Вот прошел грузовик с набитыми чем-то мешками.

Прохожих теперь увидишь редко, они то появятся, то неожиданно исчезают. Вольготнее чувствуют себя люди с повязками, они по приказу принимают участие в «эвакуации имущества» и имеют право ходить свободно. Женщин среди них нет.

Сегодня наблюдавший за улицей Юрик увидел кошку, и его сердечко не выдержало: «Киска, вот кисочка». А Маринке и вовсе посчастливилось, она увидела «настоящую» бабусю, которая шла по улице и «не боялась». «Бабуся» прошла мимо нашей калитки, и дети успели ее разглядеть. Маринка заметила тогда, что она «еще не стара, а молода».

Во время прогулок дети замирают в немом испуге, когда по улице проносятся, громко переговариваясь, мотоциклисты. Вчера несколько мотоциклистов неожиданно остановились возле нашей калитки. Хорошо, что в ту минуту у всех у нас отнялся язык и я успела с детьми шмыгнуть в тайничок, расположенный тут же, во дворе! Очевидно, один из мотоциклов испортился. Солдаты быстро починили его и уехали. Калитку они раскрыли настежь, и это понятно. Нервы захватчиков сдали — их успокаивает теперь, да и то ненадолго, все открытое взору, опустошенное, мертвое.

Напуганные мотоциклистами, дети вчера не рады были ни солнцу, ни травке, пробившейся под стенами домов второй раз уже за это лето.

Прогулки неизменно приносят нам треволнения, но нельзя же целый день держать детей в комнате, как в клетке. Целыми часами стоят они, бедняги, на стульчиках около замаскированных окон и наблюдают досконально изученную уже улицу. В доме напротив, на втором этаже, тоже есть обитатели — Маринка увидела там на рассвете легонький дымок.

Два дня меня преследует мысль: улучить удобную минуту, выскочить на улицу и расспросить вагоновожатого, что сейчас делается на Куреневке. Водитель трамвая, быть может, сам с Куреневки, а если он и не живет там, то ездит туда. Ведь появившиеся на улице грузовые трамваи идут через Куреневку и Подол.

Сегодня наша прогулка была удачной: дети заметили в щелку грузовой трамвай, остановившийся неподалеку. Вагоновожатый что-то ворожил на стрелках, и я, выскочив со двора, решительно подбежала к нему. Он удивленно посмотрел на меня, но догадался, что я не с неба слетела, и усмехнулся в усы.

— Что там на Куреневке? — спрашиваю, чувствуя, что лицо мое мокрое от слез.

— Почти на всех улицах разместились немцы.

— На Копыловской?

— Тоже.

— А люди?

— Живут тайком, так же как и тут. Была как-то облава, но скрываются еще многие.

— А можно хоть наведаться туда?

— Чего же? Только бы не попасть в облаву, а то можно. Почему же нельзя, — добавил он, а затем, вздохнув, ушел в вагон. А я, озираясь, побежала к калитке, за которой ждали меня дети.

Решили: завтра я с двумя бабушками проберусь на Куреневку. Надо взять дома овощей, разузнать, не вскрыты ли наши ямы-тайнички, увидеть кого-нибудь из соседей. Наши бабуси, убивающие тоску бесконечной домашней работой, нужной и ненужной, расхаживают решительные, серьезные, исполненные уверенности в том, что разведка наша пройдет благополучно. Наталка и Регина Дементьевна — снова на чердаке. Отдаленный гул и приглушенные взрывы стали слышны уже и в направлении Святошина-Голосеева.

Утром 22 октября решительно вышла с двумя нашими старушками на улицу.

Остальные притаились и будут с нетерпением ждать нашего возвращения.

До чего же хорошо было вдыхать полной грудью свежий осенний воздух и ощущать в движении собственное тело! За мною, словно помолодевшие лет на десять, уверенно и спокойно шагали бабуси, внимательно рассматривая улицы, как будто видели их впервые. А улицы и впрямь трудно было узнать: грязными, загаженными стали они. Асфальтированные тротуары покорежены, разбиты, так как вояки грабьармии превратили их в проезжие дороги. На центральной улице в опустошенных домах зияли выбитые окна, под ними валялись на земле рваные подушки, блестело битое стекло. С окон свисало, висело на деревьях разное тряпье. Ветер гонял пух и перья по мостовой и асфальту. Шли безлюдной улицей Фрунзе. Навстречу попадались на подводах (мотоциклы проезжали редко) грабители — красные и сытые, пьяные и наглые, тупые в своем равнодушии ко всему или же, наоборот, беспокойные. Соскочит такой с подводы и отправляется рыскать по квартирам — авось, мол, что-нибудь попадется под руку. И вот несут, тащат вещи, ну никак не нужные солдату: ванну, детскую кроватку, трюмо.