Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки

Часть беженцев еще вчера, не дожидаясь критического момента, двинулась в «поход» (Маруся ушла со своими родственниками по их маршруту). Мы с Софьей Дементьевной соображали: ночевать ли где-нибудь на Куреневке или спрятаться на чердаке их квартиры? Словом, товарищество наше распадалось на глазах. Все расползались по щелям, как букашки, чтобы легче было укрыться, стать незаметными.

Мама начала было плакать по Марусе и Васильку. Я ее убедила, что Маруся сумеет спрятаться и непременно возвратится. Далеко она не пойдет.

Запомнила на всю жизнь последнюю минуту перед оставлением родного двора. На всех нас и на детях зимняя одежда, зимняя обувь на ногах. И Наталка и я с двумя тяжелыми узлами — опереди я сзади. Они прижимают нас к земле, но оставить их никак нельзя: это одежда, постельное белье и т. д. Мама в зимней кофте, сапогах и теплом платке, с массивным коромыслом на плече, к которому подвешены корзины с едой, самой необходимой кухонной утварью. Чайник и ведро не вместились туда, и она привязала их к корзинам. С узелком за плечами шли в валенках Юрик и Маринка. У Юрика на узелке прикреплено разрисованное ведерко, любимая игрушка, у Маринки сзади узелок, а спереди — привязанная к нему кукла Иринка, которую «оставить ну никак нельзя, так как погибнет». Поймали было и кошку Ниточку, но перед самым уходом она куда-то сбежала. Вот уже тронулась вся Куреневка, тронулась Приорка, покидая родимые места. Люди уходили, спасаясь от неволи, от ударов резиновых дубинок ненавистных «хозяев», власть которых не могла покорить их души и сломить человеческое достоинство.

По дворам и улицам бродили оставленные хозяевами козы, кролики, птица. Коров вели с собой, и скотина тоскливо ревела.

Слез уже не было. Им на смену пришла ненависть — самое сильное чувство, которое сушит слезы. Оно-то и поддерживало нас целых два года.

Присоединились к группе людей и с ней вместе влились в медленно плывущий общий поток.

— Куда же теперь?

— Куда бы ни было, лишь бы не на вокзал!

Идем по улице Фрунзе, на которой гремят пустые трамваи.

— Вы на Лукьяновку?

— Нет, там уже играл патефон, хотим на Соломенку пробраться.

Идти тяжело: плечи ноют, в солнечный осенний день жарко в зимней одежде. Но остановиться нельзя — отстанешь, а сядешь — не поднимешься, иссякнут силы.

Кое-кто плачет, но у большинства — решительные лица.

— Добрый день!

— Вы куда?

— Будем крутиться.

— И мы.

— Чтоб его в бублик скрутило!

Жарко. Ревут коровы, плачут дети. Малыши, как и Юрий с Маринкой, все с узелками. Сосет под ложечкой, так как ушли голодные, оставив нетронутым завтрак на столе: не до него было. Дойдя до трамвайного парка, остановились передохнуть. На рельсовом пути два пустых трамвая с прицепами. Они только что вышли из парка. Люди их обходят, трамваи идут к вокзалу. Один из вагоновожатых приблизился к беженцам и тихонько им говорит:

— Садитесь. На Подоле остановлю. Все, кто с Подола, возвращаются туда.

— Но ведь там «зона»! — отозвался кто-то с отчаянием в голосе.

— Да разграблено все, ну какая теперь «зона»! — ответил он с раздражением. — Уж сколько отвез туда людей!

Софья Дементьевна многозначительно переглянулась со мной, а мамы наши решительно сказали вагоновожатому:

— Вези на Подол.

Решение это возникло неожиданно, и настроение у нас сразу же улучшилось. Появился адрес, дом, куда мы идем, и на душе стало легче. Вскоре трамвай наполнился: люди поверили, что он остановится там, где они потребуют, не увезет предательски на вокзал. В самом деле, чего было бояться? Ведь водитель трамвая — наш человек.

Когда все наконец разместились, трамвай тронулся. Ехали по-барски, и не успели оглянуться, как приехали: трамвай остановился на Верхнем валу, как раз напротив квартиры Лебединских. В доме этой замечательной семьи мне раньше не доводилось бывать. Новый приют был для меня незнаком. Зашли с Константиновской улицы через калитку, которая затерялась между густо стоявшими высокими зданиями. Запомнились квадратный дворик меж стенами домов, типичный черный ход и узкая витая лестница, которая вела на второй этаж и дальше на чердак. Отметила про себя, что квартира эта не так уж и заметна, хотя сам дом стоит на перекрестке и виден издали. Понравилось, что окна трех комнат выходят не на центральную улицу, а на Верхний вал, который ведет к так называемому Житнему базару.

Потихоньку, сдерживая волнение, добрались мы до заповедной двери, она была открыта и висела на одной петле. Филенка выбита, сразу видно — здесь хозяйничали чужие. Софья Дементьевна горько прошептала: