Борис Ресков - Усман Юсупов

Он мог бы увидеть все это, но не в силах был изменить своему существу: прожить хоть один день без забот, без мыслей о деле, без волнений по серьезным поводам и по пустякам. Увидел, как подростки сажают вдоль дороги чинары, рассердился: «Губят такие ценные деревья!» Сам начал сажать деревце за деревцем на солнцепеке, не замечал времени.

Бульдозерист нечаянно, а может, по неопытности срезал ножом молоденькую тую. У Юсупова исказилось от боли лицо. Шамед Чакаевич испуганно остановил его:

— Не надо так переживать. Другую посадим.

Он отмахнулся:

— Как ты не понимаешь? Они же — как люди. Их вырастить надо.

— Все принимал близко к сердцу. Оно и не выдержало, — так просто объяснил Айтметов раннюю смерть Юсупова.

Наверное, это заключение, не претендующее на медицинскую обоснованность, самое точное. Сколько их в истории и памяти народа, революционеров, коммунистов, чье сердце остановилось до срока… Юсупов встал и здесь в один ряд с ними. Есть, правда, одно загадочное совпадение: Юсупов почувствовал себя худо именно в ту памятную многим весеннюю ночь, когда в Ташкенте произошло землетрясение, — 26 апреля 1966 года. В Халкабаде толчки почти не ощущались, но, как показала статистика, число смертей, особенно среди сердечников, возросло в апреле — мае почти во всем Узбекистане. Что за связь между глухим, загадочным бытием недр и человеческим существованием? Или мы впрямь — и люди и деревья, и гранит — единое целое.

Он ощутил эту связь накануне, 25 апреля. Созвал на совещание инженеров и техников и не смог прийти вовремя; когда явился, в сером лице ни кровинки. Извинился. Сказал: «Начнем работу», — но сидел, смежив веки, будто прислушивался к тому, что происходило не в нем, а в огромном мире.

Сутки спустя у него отнялась правая сторона тела, расстроилась речь. Несколько дней около постели толпились люди: врачи, родные. К вечеру 6 мая он попросил жестом всех уйти.

Окно было раскрыто. Он мысленно видел летний туман пыльцы над садами Халкабада, пронизанный розоватым солнечным светом. Воздух пахнул тонким ароматом цветущих персиков и вишен, кизячным дымком, парным молоком. Через взгорок перевалило стадо, сопровождаемое босоногими мальчишками, галопирующими на осликах. Протарахтел мимо трактор; уже успевший загореть белозубый парень повернул на миг лицо к директорскому дому и поехал дальше, усталый, довольный: у порога ждет молодая жена. Потом в бледном, сиреневатом небе засветился лунный диск, лишенный полутонов, зловеще-багровый. На закатной стороне неба еще долго отсвечивали сполохи ташкентской беды. Затеплилась трепетной келейной лампадкой первая звезда. На темной воде хауза с краями, подкрашенными лунным светом, распластались тонкие листья лилий. Он сам посадил в пруду лилии, осуществил и эту мечту. На лилиях уже должны были появиться твердые, похожие на крохотные дыньки бутоны. Но чтоб увидеть их, надо было встать…

После похорон, на митинге в Халкабаде выступил первый секретарь ЦК КП Узбекистана Шараф Рашидович Рашидов. Он сказал:

— Мы сидим в саду, выращенном руками Усмана Юсуповича. Это символично. Там, где ступала нога Усмана Юсуповича, всюду, где он прикладывал руки, возникали сады, поля, цветы, жизнь. Он был садовником. Он был бойцом партии. Куда бы ни поправляла его партия, отовсюду возвращался он с победой.

Все мы свидетели итого.

Юсупов не оставил после себя ни дневников, ни воспоминаний. Нет надежды когда-либо найти чудом сохранившиеся в чьей-либо укромной коллекции или неразобранном архиве юсуповские письма — он не жаловал этого занятия. Немалое количество написанного им: трудно расшифровываемые наброски выступлений и докладов, газетные бесчисленные статьи, записки по поводу обсуждавшихся на бюро ЦК вопросов, тезисы партийных решении и резолюций, отдельные, сугубо специальные, публикации позднейшей поры в отраслевых журналах, хозяйственные тощие, дурно изданные брошюрки — все шло непосредственно в работу, предназначалось на потребу дня, а потому лишь отчасти, одной какой-то гранью может поведать о нем самом.

Собственную жизнь, пережитое и перевиданное, Юсупов оценивал просто. «Ты ж не Папанин, так? Не полководец, понимаешь, не герой Халхин-Гола. Кому это надо — разводить бумаготворчество?.. День, понимаешь, сгорает как минута, книжку полистать некогда. А ты — мемуары. Слово какое. Сразу и не выговоришь».

Понадобится кому, думал, найдет (смех да и только: кому может понадобиться твое жизнеописание? Разве что комиссии партийного контроля, если проштрафишься). А так есть, понимаешь, личное дело, анкета, автобиография от руки. Все там изложено по порядку: родился, женился, когда наградили, когда выговор влепили, за какие хорошие дела. Полная картина.