Андрей Чегодаев - Моя жизнь и люди, которых я знал

Ничего более гнусного я не видел. Живопись походила на крашеную жесть, была доведена до абсолютного физиологического натурализма и совершенной законченности. Дальше уж заканчивать было действительно некуда. Тогдашнее начальство, в общем даже благоволившее к такого типа живописи, все‑таки эту выставку открывать не позволило.

Как реставратор Яковлев вел себя нисколько не лучше. Я уже упоминал о том, как он написал заново рембрандтовского «Христа», от которого осталась хорошо если одна десятая доля. Раз он написал на большом, очень облезлом голландском натюрморте, большущего сома, приписал от себя, никакого сома там не было. Этот натюрморт отдали куда‑то в провинцию. Он сам хвастался, что во многих европейских музеях висят голландские картины его изготовления. Он нисколько не стеснялся этого. Он был таким ловким техником благодаря своей реставраторской специальности, что вполне мог подделывать какие угодно картины второсортных голландцев. Для своих реставрационных работ он требовал очищенный спирт, и Полонский с великим трудом добывал его. Полонскому Яковлев был настолько противен, что он не хотел с ним разговаривать и всегда, к моему великому неудовольствию, посылал меня объясняться с этим человеком. Я ничего не мог поделать — по моему тогдашнему чину ученого секретаря я не мог отказываться. Но когда выяснилось, что этот самый высоко очищенный спирт употребляется для оргий (вроде той, что он изобразил на своей картине), ночью с соответствующими дамами, тогда Полонский предложил Яковлеву из музея удалиться, что ему и пришлось сделать. Его преемником стал Павел Дмитриевич Корин.

Но вернусь к выставке 1932 года. Через некоторое время мне пришлось поехать в Ленинград за всей графикой юбилейной выставки, а затем устраивать отдельную выставку русской графики за 15 лет в Белом зале и колоннаде Музея изобразительных искусств в Москве: наученные горьким ленинградским опытом, художники — графики получили у Наркома А. С. Бубнова согласие на устройство самостоятельной и очень обширной графической выставки, которая и открылась осенью 1933 года. К Бубнову ходила делегация, включавшая и Фаворского, и Гончарова, и меня. Главою жюри стал Фаворский, главой экспозиционной комиссии — А. М.Эфрос, а мне пришлось быть ответственным секретарем Выставочного комитета, жюри и экспозиционной комиссии сразу — работы досталось не меньше, чем в Ленинграде. Но для советской графики московская выставка 1933 года стала еще более важным и этапным событием, чем ленинградская. Для моей личной биографии — тоже.

Очень тяжелый труд по устройству выставки 1933 года оценен не был — во второй половине этого 1933 года началась официальная партийно — правительственная кампания борьбы с «формализмом» в искусстве и первые громы и молнии этой дурацкой кампании обрушились на большую графическую выставку 1933 года. Я был абсолютно не согласен с этой кампанией, как и большинство художников- графиков, и очень оскорблен несправедливыми нападками на прекрасную выставку.

Советская графика продолжала развиваться широко и плодотворно, невзирая на нападки, так как в ней не было никакого «формализма», усмотренного недоброжелателями в выставке 1933 года, и мне хотелось защитить ее и доказать ее высокое художественное совершенство и ее важную роль в развитии настоящей, не показной русской художественной культуры. Особенно ярко и сильно расцвет советской графики тридцатых годов выразился в книжной иллюстрации — можно сказать, что никогда в истории русской книжной графики не было такого изобилия прекрасных работ очень сильных художников, как в первой половине тридцатых годов двадцатого века.

Посоветовавшись с Марией Зосимовной и получив благословение Виктора Никитича Лазарева, я начал собирать выставку книжной иллюстрации за пять лет. Это вызвало большое оживление среди художников, а также издательств, печатавших художественную литературу с иллюстрациями. Мы отбирали вещи для выставки вдвоем с Марией Зосимовной, без всякого специально собранного жюри; нам очень помогали художники — Сергей Васильевич Герасимов и Михаил Семенович Родионов. Когда выставка была готова, Комитет по делам искусств поспешно пристроился к этой выставке в качестве ее организатора, хотя ни малейшего, даже микроскопического, участия в ее устройстве не принимал. В напечатанном каталоге торжественно названы и «председатель оргкомитета выставки» (Я. Д.Янсон), и его заместитель (А. И.Замошкин), и пышное «жюри» на двадцать персон, но это была чистейшая показуха, так как перечисленное «жюри» ни разу не собиралось. Ничего не делали и «председатель оргкомитета», которого я даже своими глазами не видел, и его «заместитель». Слава Богу, хоть назвали меня (в качестве ответственного секретаря оргкомитета и жюри) и Марию Зосимовну Холодовскую. Вся деятельность тогдашнего Комитета по делам искусств во главе с председателем Керженцевым была такой же фиктивной и только мешала всем родам искусства нашей страны.