Вячеслав Марченко: Гнет

А глядя на то, как сегодня все более обнаглевшими становятся те, кто ненавидит Украину как государство и Украинскую нацию как народ, как устанавливаются в Украине памятники Сталину — главному палачу украинского народа, я расценивать это иначе, как плевок в души уничтоженных его преступным режимом людей, не могу.

Именно поэтому я хочу попытаться еще раз донести людям ту, пронизанную душераздирающими страданиями правду, о которой мне успела рассказать моя бабушка, и которую нам уже никогда не смогут рассказать ни замученные голодом, ни сгнившие в лагерях, ни безжалостно уничтоженные на войне люди.

Лето 1983 года. Село Ковалевка, Николаевской области. Украина.

За окном черно. Сегодня, с самого утра, громко шелестя по листьям растущих рядом с хатой акаций, идет дождь, не переставая, гремит гром, и вспышки молнии постоянно озаряют свинцовое небо.

Любимая кошка бабы Кили — Мурка, лежит на подоконнике и испуганно выглядывает из-под опущенной тюли во двор, а мы с бабушкой сидим на веранде за столом, и я с удовольствием попиваю, собственноручно приготовленное нею для меня — «любимого и единственного» внука, виноградное вино и уплетаю сваренный нею борщ с курицей.

— Гремит прямо, как на войне… — произношу я после очередного грохота, прорвавшегося с неба где-то невдалеке.

Баба Киля медленно перевела свой взгляд за окно и, словно сравнивая, несколько секунд слушала раскаты грома, затем она чуть слышно проронила:

— Нет, на войне гремит страшнее…

…Моей бабушке, Иванцовой (Резниченко) Акулине Гавриловне, Богом была отпущена долгая жизнь, в то время ей уже был 81 год.

Невысокого роста, щупленькая, всегда опрятная, с ввалившимися, но живыми глазами на изрытом глубокими морщинами лице и натруженными узловатыми руками, она после смерти своего мужа и моего деда — Вани, в 1957 году, и старшей ее дочери Анюты — в 1975 году, жила в своей хате одна. Она была сильной женщиной — не хныкающей и работящей. А в ее под камышовой крышей хате всегда было чисто убрано и пахло фруктами и грецкими орехами.

Имела она козочку «Белку», и по двору бегали куры. К ней во двор часто заходили какие-то местные мужчины и женщины и, оторвав от дел, посвящали ее в какие-то местные проблемы, а по вечерам она выходила с низенькой табуреточкой на улицу и там, у мура, сидела до позднего вечера с соседками-старушками, о чем-то с ними разговаривая.

Ее живость ума и ясность речи всегда поражали меня. Баба Киля говорила на украинском языке, и ее говор всегда радовал мне слух, побуждая у меня желание общаться с нею. Я словно окунался в прошлое моего народа — самобытного и несчастного.

Я знал, что она родилась в далеком 1902 году в большой крестьянской семье и, что с самого детства ее жизнь подвергалась жесточайшим испытаниям. Я не один раз пытался проникнуть в ее прошлое, и каждый раз она, уходя, видимо от мучительной для нее темы разговора, отвечала:

— Двумя словами про это не расскажешь…

К сожалению, к бабе Киле я приезжал не чаще одного раза в год. Раньше, в раннем детстве, моя мама частенько отправляла меня сюда: к деду Ване, бабе Киле и моей крестной маме Анне — старшей дочери бабы Кили, жившей вместе с ними. А потом, начиная с восьми лет, я жил вместе со своими родителями в Казахстане. Потом была учеба в Высшем пограничном училище и служба на границе и в Афганистане.

И когда в очередной раз я приехал на Украину в отпуск, я вновь с удовольствием навестил бабу Килю и вновь, горя желанием проникнуть в глубину ее жизни, я еще раз пытаюсь разбудить в ней тяжкие воспоминания.

— Бабуся, а сколько лет Вам было, когда война началась? — спросил я ее.

Не отрывая взгляда от окна, за которым, по-прежнему не переставая, шумел дождь и громыхало, она, немного помолчав, ответила:

— Наверное, лет сорок.

— А детство свое Вы хорошо помните?.. Какое оно было? — тут же стал я подбрасывать ей вопросы, пытаясь разговорить ее.

Потупив перед собой взгляд, баба Киля несколько секунд сидела молча, затем, словно выдавливая из себя слова, произнесла:

— Да, какое, внучек, у детей тогда могло быть детство…

— Ну, каким-то же оно было?.. Расскажите о себе, — все же настаиваю я, — вы ведь и при царе жили и в период становления Советской власти…