Петр Спирихин - Пустозерск моего детства

И еще одно занятие было у нас по весне, которое по нынешним меркам достойно осуждения, но тогда времена были голодные, и оно очень пополняло наш скудный сельский рацион. Я имею в виду охоту на пуночек, перелётных птичек семейства воробьиных, называемых по научному снежный подорожник. В апреле-мае, в зависимости от сроков наступления тепла, они тысячами слетались в заполярные деревни, на пути из мест зимовок в степной и лесостепной зонах к местам гнездования — в тундры и на острова Северного Ледовитого океана. Они очень похожи на воробьев, весят около 30 г, длиной 15–20 см. Пуночки, особенно самцы, в весеннем "кавалерском" брачном оперении очень красивы.

Но для нас важнее было то, что они жирные и очень вкусные, особенно жареные, и с их прилетом начиналась сумасшедшая жизнь. Мы все мастерили плашки — ловушки нитяные и деревянные, с силышком из конских волос, поэтому хвосты у всех лошадей тогда становились реже и короче. Мы устраивали талины — расчищали от снега холмы, где росла сорная трава мокрица, в которой было много семечек, подсыпали овес и крупу, сенную труху, чтобы привлечь на талины нашу "дичь".

Вставали мы в три-четыре часа утра и бежали к талинам, очищали их от снега, настораживали и поправляли ловушки. Охота на пуночек — очень осторожная охота, и караулить ловушки нужно совершенно бесшумно. Потому что как только птичка попадает в силок и начинает трепыхаться, вся стая моментально улетает. Нам требовалось очень быстро вынуть птичку из силков, поправить сбитые ловушки и приготовить их к новому прилету птиц. И так весь день, кроме уроков. Это была настоящая охота, кипение страстей, затаенное ожидание и стремительный бросок к попавшейся добыче — вероятно, в нас просыпались охотничьи гены предков. Взрослые нас не осуждали, даже наоборот, подсказывали, как лучше соорудить ловушку. Ведь и сами они в детстве были такими же охотниками, и уже потом стали охотиться на уток и куропаток.

Промысел наш иногда бывал очень удачен. В небывало голодную весну 1933 года мы вылавливали пуночек сотнями, варили из них суп на всю семью, жарили. Так пуночки помогли нам выжить. Теперь этих птичек я не вижу. Наверное, из-за широкого применения в сельском хозяйстве химикатов, их стало очень мало.

Я мало сказал о природе Пустозерска, но о некоторых особенностях следует написать. Как будто сама природа поделила село на две части: верхний конец — южный, и нижний конец — северный. Даже коровы на поскотину (пастбище) выходили из села разными дорогами, верхнеконские одной дорогой, нижнеконские — другой. Значительную часть территории села занимали болота. Особенно досаждали они весной, во время таяния снега, да в летние и осенние дожди, когда пройти через трясину можно было только по деревянным тротуарам, проложенным в нескольких местах.

А наше Городецкое озеро! Мой Городок без Озера немыслим, неотделим от него, как сердце неотделимо от живого организма. Для нас оно было великим как море. В непогоду, особенно в весеннее половодье, оно бывало грозным и сердитым. Штормовые ветры северных направлений — низовцы: глубник (северо-западный), север и полуночник (северо-восточный), гнали по нему волны почти метровой высоты. Они с гневом обрушивались на берег, разрушая его. Оказаться в такой момент на озере в лодке, да еще маленькой, было страшновато. Помню, даже крепкие мужики, глядя на разбушевавшуюся стихию, предпочитали оставаться на берегу.

Зато в тихие летние солнечные дни его зеркало сверкало мириадами отблесков, благоухало теплом и манило к себе. Царила настоящая благодать!

Оно, Озеро, было поистине кормилец и поилец пусто-зерцев! Запасы рыбы в нем, казалось, никогда не исчерпаются, несметное количество уток весной и осенью не иссякнет! Вода его обладала особым вкусом. Никаких колодцев в селе не было, все и зимой, и летом пили воду только из Озера. И, конечно, пустозерцы свое Озеро любили!

Любил его и я. Прощаясь с родным Городком летом 1940 года, перед уходом в Красную Армию, глядя с высокого берега на Озеро, я невольно повторял пушкинское "К морю":

Прощай, свободная стихия! В последний раз передо мной Ты катишь волны голубые И блещешь гордою красой.

Как близки мне в тот момент были слова великого поэта, как много они значили! К счастью, судьба распорядилась так, чтобы через три с половиной года я вернулся к нему!

Завершая свой рассказ, считаю необходимым сказать следующее: в годы моего детства все в Городке жили дружно, хотя, как видите, не очень-то комфортно. Я не помню, чтобы в селе в те времена случались драки или большие скандалы, да и классовый раздрай, раскулачивание, в значительной степени были привнесены извне.