Сергей Есин - Смерть титана. В.И. Ленин

Однако сверхосторожный Дзержинский и на этот раз колеблется. Что бы ученые ни говорили — отвечать ему. Дзержинский, если не знает, то догадывается, сколько надежд с этим проектом связывает Сталин. Дзержинский представляет колебания, которые может испытать режим со смертью Ленина. При небытии — пролонгированное участие: из гроба Ленин продолжает руководить и расставляет по местам своих учеников. Сталин во время похорон недаром клялся мертвому телу. Теперь должен появиться объект-символ для клятв. Все они заложники этого проекта. Действовать надо наверняка, а пока он потянет время.

Приняли паллиативное решение: удалить внутренности, покрыть лицо и кисти рук, чтобы хоть как-то предотвратить высыхание, вазелином.

Дома вечерами у хозяина, Збарского, и гостя, Воробьева, идут за накрытым столом баталии. Збарский пытается уговорить Воробьева рискнуть и взяться за трудную задачу. Збарский — везунок и уверен, что проскочит и здесь. За рюмкой он «нажимает» на своего харьковского гостя. Есть ответы Воробьева: «Вы сумасшедший и можете себе ломать голову, если хотите. Я ни в коем случае на такое явно рискованное и безнадежное дело не пойду, а стать посмешищем среди ученых для меня неприемлемо». Это означает конец честолюбивых амбиций Збарского.

И все же энергичный москвич не сдается. Збарский заходит то с одной, то с другой стороны, но для профессора из Харькова важно сохранить то, что у него есть. Профессор привык к размеренной академической жизни, у него есть любимое дело, он мечтает составить полный анатомический атлас. В спорах со Збарским этот немолодой трусоватый сибарит вспоминает даже какие-то исторические аналогии. «Мой вам совет, — говорит он, отбиваясь, Збарскому, — бросьте вы эту пустую мысль, а если вы в это дело впутаетесь, вы погибнете. Я не хочу уподобиться тем алхимикам, — голос поднимается до патетики, — которые согласились бальзамировать тело папы Александра VI, выудили деньги, загубили тело и скрылись, как последние жулики». — «Зачем вы тогда приехали?» — кричит Збарский. «Меня вызвали, я сам ничего не предлагал», — правдиво возражает несчастный профессор.

Сначала: «нет», «нет», «нет», а потом — «подумаем»: некоторые обнадеживающие соображения по поводу ситуации Воробьев все же имеет. Постоянные дискуссии, настойчивость Збарского и сосредоточенность в Москве на одном предмете заставляют его взвесить: так ли вся эта авантюра безнадежна?

Профессор, хотя и не мздоимец и не честолюбив, чрезвычайно дорожит репутацией и начинает понимать, что среди московских и ленинградских светил и он не лыком шит. Ему начинает казаться, что он здесь далеко не последний. Жизнь в провинции, лишенная напряженных светских отношений, дает время. Время позволяет заниматься наукой. Профессор — теоретик, всю жизнь занимавшийся практикой. Во время встреч с коллегами он осторожничает, не очень хочет выдавать своих наработок. Иногда к сердцу подступает честолюбивая волна. Он уже почти все решил.

Сдается он только на последнем совещании у Красина, скорее проговаривается: «Необходимо обработать тело тремя способами: ввести бальзамирующую жидкость через сосуды. Погрузить тело в жидкость, а в труднодоступные места ввести раствор путем инъекций». Конкретно? Слишком конкретно. Из этих его слов нечто следует. Специалисты, как по следу, дойдут до искомых результатов. Профессор уже увлекся и забыл играть роль провинциального недотепы. «Вынуть тело — раз, удалить всю жидкость — два, подвергнуть тщательной прочистке все тело, промыть, если это возможно, все сосуды, кроме головы, для того, чтобы удалить отовсюду кровь, заменить эту жидкость, которая в данный момент там находится, спиртами, удалить предварительно хлористый цинк, вычистить тщательно внутренние органы, а по отношению к глицерину применить способ препарирования глицерином».

Профессор высказался, а дальше пусть разбираются высоколобые московские мудрецы. Все, сегодня он уезжает в родной Харьков!

Одним из последних выступал профессор Дёшин. Его слова больше, чем чьи бы то ни было, удовлетворили Красина. Вот пусть Дёшина и слушаются. Провинциалы умывают руки. Тоже мне новость предлагает специалист: «Где немножко впрыснуть, где немножко помазать, где ввести формалин, но если все это будет недостаточно, то остается единственный способ — заморозить». На этом, собственно говоря, совещание и закрыли.

В Сенатской башне продолжались работы.

Но Збарский не был бы Збарским, талантливейшим организатором, привыкшим преодолевать все трудности и приникать к любому выгодному сотрудничеству, если бы у него не был готов новый план, прекрасно, но на другом уровне дополнявший первый. Заход с фланга. Воробьев, конечно, гениальный специалист, но ничего не смыслит в жизни. Он и не представляет, что может дать и какие привилегии открывает участие в работе. Ведь дело не может закончиться — если оно, конечно, успешно пройдет — так сказать, торжественным завершением, победным финишем, после которого только сладкие лавры. Збарский, как никто, отчетливо понимает, что всю эту сложнейшую биологическую конструкцию, находящуюся в неустойчивом равновесии, придется поддерживать все оставшееся время, наблюдать и контролировать. Контролировать и наблюдать. Будет появляться масса технических трудностей, их надо будет кому-то преодолевать. Он, Збарский, готов к этой работе. Обязательно возникнет, даже не наверное, а скорее всего, наверняка, некий существенный штат сотрудников, организация. Ближайшее же соприкосновение с величайшей святыней даст и безопасность, и влияние, и огромные, на самом верху, связи. Ему, Збарскому, нет еще и сорока, упрямый Старик не должен лишать его перспектив в жизни. Это золотое дело обязательно надо «добить», тем более, что, судя по словам самого Воробьева, пересказавшего Збарскому последнее совещание, профессор уже ассимилировался с «объектом» и, главное, выносил некий план. Научный план пропадать не должен. Збарский просто обязан послужить державе и революции.