Когда я вошёл в штаб, командир дивизии, немолодой полковник, разговаривал по телефону, нервно торопил кого-то с выходом, одновременно отчитывал интенданта, брал у подходивших к нему командиров карты, отчёркивал что-то на них, кому-то махал рукой - "скорей, скорей, чтобы успели" командиры опрометью кидались к двери, - словом, война началась!
От близкого разрыва бомбы вдребезги разлетелось оконное стекло. Побледневший дивизионный интендант присел на корточки. Его примеру инстинктивно последовали я и командиры, бывшие в штабе, но, увидев, что полковник стоит, все мы быстро поднялись, сконфуженно оправляясь и пряча глаза.
- Без паники! На то и война, чтобы стрелять, - с легкой усмешкой сказал полковник.
- Вы кто? - спросил он меня. Я доложил.
- Хорошо! Хорошо! - сказал он и вдруг повысил голос: - Постойте, так, значит, в роте только политрук, а кто же командовать будет? Немцы с минуты на минуту могут ворваться в Перемышль. Наши полки только выходят из лагерей, и мне нечем прикрыть их развертывание. Вот вашу роту сейчас самый раз для разведки бы! А вы мне се без командира привели!
- Товарищ полковник, - сказал я, - позвольте мне временно остаться командиром этой роты. Моя командировка кончилась. Вернувшись от вас, я должен был ехать на учебу.
Я показал командировочное удостоверение.
- На ловца и зверь бежит! - сказал полковник, пробежав глазами бумагу. Ну, что ж, получайте задачу! - и он пригласил меня к карте, закрывавшей весь стол.
*
Моя рота, продираясь сквозь небывало урожайную пшеницу, выходит на правый фланг дивизии. Жарко. Парит полуденное солнце. Далеко слева Перемышль. Город в дыму. Видны только шпили костёлов.
Оставив роту в лощине, мы с Кривулей и командиром моей машины поднялись на гребень. Здесь окапывалась жидкая цепь бойцов стрелкового батальона. На краю поля подсолнечников стояла батарея противотанковых орудий. Позади орудий лежали убитый лейтенант, командир этой батареи, и тяжело раненный старший сержант. Батареей командовал сержант - татарин с чёрными бойкими глазами.
Густой и рослый подсолнечник, поднимавшийся на гребень и на середине его обрывавшийся зелёной стеной, хорошо маскировал нас и оставшуюся внизу роту.
С гребня мне становится ясно, что фланг дивизии открыт. Я решил послать Кривулю с одним взводом в видневшийся впереди хутор, чтобы потом всей ротой продвинуться оттуда на запад.
Кривуля, пригнувшись, высунул голову из подсолнечника.
- Глядите, глядите! Там уже...
Я приподнялся и увидел, как на хутор с западной стороны въезжал отряд немецких мотоциклистов. Позади него, километрах в двух, двигались какие-то чёрные точки. "Тоже мотоциклисты!" - подумал я и неожиданно для самого себя, должно быть, потому, что в первый раз за свою жизнь увидел перед собой вооружённого врага, закричал:
- Кривуля, немцы!
Я не узнал собственного голоса, он мне показался чужим.
- По немецким мотоциклам осколочным! - раздалась слева команда сержанта-татарина.
- Эй, пушкари! Артиллерия! Не стреляй! - закричал Кривуля.
Это громкое слово "артиллерия", отнесённое к маленьким батальонным пушечкам, сразу привело меня в себя.
- К батарее! - скомандовал я Кривуле и бросился к сержанту, на ходу диктуя командиру моей машины радиограмму в штаб.
Мотоциклисты несмело выходили на восточную окраину хутора, ведя непрестанную стрельбу из пулемётов в сторону пограничников.
- Будешь стрелять, когда они начнут отступать, а сейчас замри, приказал я сержанту, ложась возле него.
И я кратко изложил Кривуле свой план. Он должен был с одним взводом остаться здесь и принять командование батареей. Сержант, услыхав это, с радостью заявил:
- Согласен, командуй, а я пойду к своему орудию. Кривуле мой план тоже понравился.
- Хорошо! Спешите, не то опоздаете! Пушки - моя стихия, уж я им устрою свалку, - сказал он, мотнув чубом в сторону мотоциклистов.
Моя "малютка", во глазе двух взводов танкеток, скребя днищем по кочкам лощины, резво несётся к роще, по опушке которой только что подымались чёрные фонтаны.
Ответа на свою радиограмму я ещё не получил, и это волнует меня. "Возможно, я делаю не то, что надо", - думаю я. Мне никто не приказывал ввязываться в бой. Моя обязанность наблюдать и доносить штабу о том, что вижу, а не помогать соседям. Но я не могу равнодушно смотреть, как на моих глазах враг обходит нас. Я вспоминаю сообщения наших газет о том, как действовали немецкие мотоциклисты во Франции в 1940 году, и решаю, что сейчас самое важное не позволить противнику прорваться в тыл наших войск.
Читать дальше