Отец Еркова был в годы гражданской войны в отряде казачьего атамана Пепеляева, боровшегося с большевиками. Врач Ерков прибыл на Чукотку с этапом. Ранее он отбывал срок в лагере «Пестрая дресьва» и получил «добавку» к сроку за фиктивные акты об умерших, а фактически убитых охраной, заключенных. Застреленного или забитого насмерть Ерков «за боюсь», как говорили колымчане, оформлял медицинским актом как умершего от пневмонии или дизентерии. Конечно, Ерков боялся за свою жизнь, чтобы и самому не получить пулю и умереть «от желудочно-кишечного заболевания». Комиссия на «Пестрой дресьве», как говорили, кому-то из произвольщиков лагерного персонала дала срок, а кого-то даже «шлепнули», чему я не очень верю. А доктор Ерков за укрывательство убийц-произвольщиков получил добавку к сроку.
Помню доставленного из шахты Стойкова. Работал бурильщиком, на спину ему рухнула рудная порода, и на какое-то время он был прижат животом к рукоятке бурильного молотка. Ручка бура отдавила ему несколько петель кишечника, и они омертвели. Парень медленно умирал, так как спасти его при наших хирургических возможностях мы не могли. От него узнал, что он болгарин из Мелитополя или Мариуполя, точно сейчас не помню. Сказал я в разговоре с ним несколько болгарских фраз, слышанных когда-то от матери и бабушки. Стойков обрадовался, услышав родную речь, а я и не знал, как скрасить ему последние часы жизни, и заговорил на родном ему языке, языке моих предков по материнской линии.
Кроме помощи Ивану Николаевичу Худорожко на операциях, в мои обязанности входила и работа в морге при паталого-анатомических и судебно-медицинских вскрытиях умерших в больнице и погибших на производстве или от пули конвоиров или лагерной охраны.
Хоронили умерших по заведенному в лагерях порядку: ночью к лагерному моргу подъезжали сани, запряженные быком (это зимой), нарядчик (заключенный или староста лагеря тоже заключенный) брал у нас в больнице ключи от морга и с двумя штрафниками, предварительно привязав фанерные бирки с номером личного дела к ноге и руке мертвеца, заталкивал покойника в матрацную наволочку. На склоне сопки были заблаговременно вырыты, нередко с помощью взрыва аммонала, продолговатые ямы. Туда в эту яму сваливали труп, вытряхнув его из матрацной наволочки (она еще пригодится для приличной транспортировки следующего мертвеца), и поспешно засыпали комьями мерзлой земли. Нередко весной и летом, когда поверхностный слой земли оттаивал, из этой так называемой могилы вдруг торчала нога или рука. Был случай, когда у нас на «Красноармейском» конь, который выжил благодаря тому, что стал плотоядным (догонял в тундре сусликов, убивал их копытом и пожирал), схватил зубами торчащую ногу погребенного и выволок его из-под небольшого слоя земли, которым был присыпан мертвец.
Как-то вечером в больницу лагеря был доставлен с ножевыми ранениями заключенный Киреев, по кличке «Пат». Это был большого роста, сильный, хорошо сложенный парень. У него колотая рана под левым соском, другая тоже колотая рана живота, глубокие порезы пальцев правой руки. Худорожко и я в операционной, но нам не хватает хирургических рук: у Пата колотая рана левого легкого. Нож убийцы чудом не задел сердце. Но пневмоторакс открытый внутри с подкожной травматической эмфиземой. А рук хирургических не хватает, ведь надо работать на легком. Дважды посылал санитара к Ивченко, Семену Емельяновичу, нашему начальнику. Ведь он врач. Его сожительница сказала, что его нет дома. Однако Вася Алимов, наш операционный санитар, через плохо задернутые занавески видел, что наш Ивченко за столом выпивает с приисковым начальством. Я просил санитара настойчиво сказать, что нужна срочная операция для спасения жизни, на что Ивченко ответил, послав санитара и всех нас нецензурными словами подальше. Конечно, Пата мы потеряли. Ивченко три дня не появлялся в больнице. Обычно он каждый день по утрам делал обход. Видно, понимал, что вел себя не как врач, а как бездушный мещанин, меняющий свой врачебный долг на выпивку с начальством. Когда он появился в больнице, я в больничном коридоре схватил его за галстук и несколько раз стукнул его головой о стенку. Ходячие больные отняли его у меня. А вечером я свалился с тяжелым инфарктом миокарда. Оказывается у меня получился нервный спазм коронарных сосудов и результат — инфаркт. Был уверен, что это конец. Успел написать письмо маме и распределить людям свои вещи — после смерти они мне не понадобятся. Не тревожила мысль о возможном наказании, ведь я, заключенный, поднял руку на вольнонаемного. Но Лунин во всем разобрался. Я отлежался и выжил. Ивченко куда-то уехал со свей Матреной. Худорожко освободился и временно, как вольнонаемный стал работать вместо Ивченко.
Читать дальше