Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

Я обретаюсь в деревне, приехал на сессию краевого Совета. Обман кругом, особенно насчёт экологии, хочется выползти на трибуну, тряхнуть партийную челядь и сов. общественность. Пропадём ведь, а партия расхватухой занялась, имуществом обзаводится, дачи строят, машины гребут!..

Марье моей завтра, 22 августа, стукнет 70 лет, а три дня назад сравнялось три года со дня смерти дочери. Лежит под берёзами и не знает, как подросли её ребятишки, ради которых она и сердце порвала. Каково нам с ними на этом свете, в этом лучшем из миров?! О Господи! Пытаюсь постигнуть всё это и не могу. Есть какая-то скрытая от нас сторона жизни и материи. Как моя мама, повиснув под сплавной боной на своей косе, в последний миг жизни представляла себе мою долю? Что за мысли, что за боль полосовали её сердце, удушаемое водой? И как мне узнать, угадать долю моих ребятишек? Одно я знаю твёрдо: им будет ещё хуже, чем нам. Они не готовы к тем огромным бедам и тяжким испытаниям, какие их ожидают. Да и кто готовит детей для этого? Детей ростят, любят, жалеют — и только. Я иногда бы Витьку так и долбанул — такой он вредный и хамовитый стал, но поматерю его, поору, и на этом дело иссякнет. Побьют ещё и без меня, поуродуют — уж больно упрям да бабкой подбалован, да и матерью-покойницей тоже.

Ну, Женя, дорогой, вот я и покалякал с тобой. Успокой меня хотя бы открыткой. Как ты? Здоров ли и мои сны не вещие?

Крепко тебя обнимаю и целую. Всем твоим домашним привет, всем мои земные поклоны.

Посмотрел письмо — не разобрать тебе его и за неделю. Попрошу Марью напечатать, уж не обессудь. Твой Виктор

9 сентября 1990 г.

Овсянка

(И.Н.Гергелю)

Дорогой Ваня!

Посылаю тебе книгу о бабушке нашего командира дивизии с моим предисловием. Жили на свете удивительные люди, умирали ради будущего, за нас умирали, веруя в лучшую долю своих детей и внуков. Показать бы им, куда мы пришли по их заветам, как жизнь обустроили, так они бы вторично умерли и никогда больше не пожелали бы проснуться.

Я, после зимних хворей, с мая месяца обретался в деревне, отвлекшись только раз на полмесяца — ездил с семьёй к устью Енисея, до Диксона, а потом снова вернулся сюда, но завтра уже покину деревню с большой неохотой, но что делать? Наступила осень. Холодает, картошку выкопали, подступают осенние-зимние сессии и съезды, а я ещё мечтаю продолжить работу над романом, если здоровье позволит, а пока на неделю заберусь в северную тайгу. У нас ещё есть безлюдные уголки, и там можно посидеть у одинокого костерка.

Девятнадцатого августа исполнилось три года со дня смерти дочери, а 22-го Марье Семёновне брякнуло 70 лет. Перевалили ещё одну нелегкую гору! М.С. вышла из своей любимой партии, в которой состояла с 1944 года. Допекла и её жизнь, доконала партийная демагогия.

Ребятишки растут. Поля пошла в 1-й класс, а Витя в 9-й. Он, Витя, уже помощник нам, хотя порой и сладу с ним нет, но хорошо хоть не бродит никуда и особо дурных наклонностей имеет немного.

Так вот и живём, пока ещё хлеб жуём, но уже и с ним перебои начались.

Что и как у вас? Лучше ли внучке?

Кланяюсь всем, всех обнимаю, всем желаю доброго здоровья. Твой Виктор

14 сентября 1990 г.

Красноярск

(В.С.Непомнящему)

Дорогой тов. Непомнящий!

(Простите за невежество, но я не знаю Вашего имени-отчества).

Из далёкой Сибири, где тихая, желтая и добрая осень проистекает среди трухлой действительности, взвинченного гражданского состояния и почти угасшего самосознания, в том числе и национального, низкий Вам поклон и сердечная благодарность за Вашу статью «Предполагаем жить» [статья опубликована в «Литературной газете». — Сост.] . Ваше умное размышление, в особенности о том, что Пушкин — сверхисторическая сила, данная моей прекрасной, моей многострадальной Родине в утешение, ободрение и поучение, — это не просто глоток свежего воздуха среди лукавой и путаной словесности, когда текст и слова уже ничего не значат, а только то, что за текстом. Ваша статья — ещё и утверждение, что честная мысль всегда чиста, смела, надзору не по уму и не по силам. А о том, что своим мученичеством растерзанная и издыхающая Россия спасла христианскую цивилизацию, я тоже робко размышлял, но не смел углубиться в эту истину, казавшуюся настолько колоссальной, что она вроде и не по уму моему. А Дмитрий Сергеевич Лихачёв по пути из гостиницы «Россия» до зала съезда народных депутатов, увидев меня в подавленном состоянии и догадавшись о причине моей подавленности, коротко и просто сказал мне об этом. И я «прозрел», и мне не то чтоб легче стало жить, но просветлело на душе и хоть что-то делать на земле захотелось, руки потянулись к столу, к работе.