Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

Об этом как-то мало пишет ваш брат, а наш брат стесняется это объяснить да и объяснимо ли это? Мрачная, рассудочная и какая-то учебниковая критика наша в массе своей и выбивающаяся из её ряда статья-другая, наверное, проходит без понимания и одобрения. Ты написал блистательную статью в «Литературке» о литературе, «приходящей из столов», термин или боль, исторгнутая словами «дремлющий разум», — это главное откровение и объяснение того, что с нами произошло и происходит. Читал я статью в Овсянке, неторопливо, с чувством, с толком, а прочитавши, сразу же подумал: «Не поймут-с!»

Понимаешь ты, когда читатель в массе своей приучен к определению: «чёрное — белое», «хорошее — плохое», он не вдруг прочтёт умное слово, оно ему не по уму, разум-то «дремлющий»! Но как он, этот самый разум или рефлекс его, скорее, разрешается непониманием своим! На читинском или кемеровском семинаре после выступлений писателей читатели иные интересовались, мол, этого знаем, этого знаем, а этот кто? — «Критик», — говорили о Николае Николаевиче Яновском. «И вы его не бьёте?! Его ж убить мало!..» Критика приспосабливалась к вождям и их учениям и высоким идеям, она вредна и виновата в том, что, развращая себя, развращала и нашего дорогого читателя, низвела его до сторожевого пса, которому что дадут пожрать, то он и жрёт, — так ему лучше, не надо бегать искать разносолов, ничего не требовать, знай себе лай в небо, и чем громче, тем слышнее хозяевам.

Однако ж это не призыв к тому, чтоб писать упрощённо. Нет и нет. Прочитал я, Марья Семёновна, ещё сотня-другая человек, задумались, что-то ускорили в оформлении своей мысли и в отношении к литературе, нуждающейся в немимоходном толковании и не в поверхностном к ней отношении. Вот пришла, наконец-то, настоящая литература. Но и «ненастоящая» тоже ведь как-то жила и порой дышала запечатанной грудью, через кляп высказывала, иногда и выстанывала слово путнее.

Завтра я улетаю в Киев на встречу ветеранов нашей дивизии, думаю, на последнюю — остарели, вымирают вояки. Уезжаю в хорошем состоянии, приделав почти все мелочи, с почтой прикончив и в здоровье приличном. Погода подладилась, ребятишки у нас долго побыли, вместе с внуком летал в Эвенкию на рыбалку, в деревне особо не скучали, в избе было сухо. Этот запас сил и отдыха мне очень нужен, ведь предстоит ездить по местам боёв, а это не очень лёгкая для сердца и головы работа.

Затем я, кажется, лечу в Грецию, на остров Патмос, где 900 лет стоит монастырь, и там будет конференция по учению Иоанна Богослова, который еще в первом веке говорил и писал об экологии. «Вот бы Валентин Яковлевич обсказал бы тебе всё об этом Богослове», — сказала мне Марья Семёновна после того, как я пожаловался, что ничего я о нём да и об его учении не, знаю, как не знаю и много другого. Да где вот он, Валентин-то Яковлевич? Хандрят во Пскове!

А Марья Семёновна очень мечтает поехать в конце октября в Болгарию, вместе с двумя Валентинами, ибо на меня, после того, как я 1 мая позапрошлого года напился и сбежал от неё, на меня не надеется. У нас приглашение можно организовать, это в наших силах. Оформление в соцстраны сейчас делается на месте, то есть всё оформишь и паспорт получишь во Пскове. Денежные дела пусть тебя не смущают. Болгары — народ замечательный, нуждишку нашу знают и помогут тебе заработать в Болгарии без большого напряжения. Начинать это надо уже сейчас. Телеграфируй Марье Семёновне согласие, она свяжется с болгарами, и тебе придёт приглашение. Место там уединённое, сухое, бывшая Фракия. Валентин Григорьевич [Распутин. — Сост.] там был, и ему очень хорошо молчалось, дышалось и работалось. Он сам о себе похлопочет, а тебе поехать очень бы надо.

Что касается интервью, то оно, как у нас водится, вызвало и восторги, и оскорбления. Приедешь, почитаешь «письма трудящихся». Какая-то безысходная, агрессивная тупость. А уж насчёт Шолохова... Расстрелять меня готовы за непочтительность.

Ну вот и всё. Отдаю письмо на машинку, может, М. С. чего добавит. Мы часто разговариваем об Урале, о Чусовом, о тебе. Какая-то в этом надобность является, и сожалеем, что нет тебя близко, тоже чего-нибудь выкинул бы, потряс бы бородой. Вчера звонил Залыгин, сказал, что звонил Солженицыну, тот дал согласие печататься, но позиции его тверды и требования прежние: не укрощать и не уродовать. Это нас можно...

Обнимаю, целую. Будь здоров. Твой Виктор Петрович

7 сентября 1988 г.

(А.Ф.Гремицкой)

Дорогая Ася!

Ну вот, наконец-то позволил себе читать вёрстку не торопясь. Особых правок нет, но несообразности, ляпсусы и пропуски заполнил — будь, пожалуйста, внимательна, иногда одна буква в слове к такой ли несусветной чуши приводит, что только диво берёт, каков наш «могучий и великий язык», с ним держи ухо востро.