Алексей Шеметов - Вальдшнепы над тюрьмой (Повесть о Николае Федосееве)

— Батюшка, я не знаю в нашей литературе ничего подобного! Понимаете ли вы, что это такое? Это экономическая история России. Да, да, история. И какая глубина, какая исчерпывающая разработка! — И пошёл, и пошёл. Николай Евграфович, смущаясь, хватал на руки ребёнка и начинал с ним болтать. И за чаем он отводил разговор на другие темы, чтобы избежать пылкой похвалы друга.

Потом он возвращался в пустую избушку, бросался на кровать, закидывал руки за голову и, глядя в потолок, думал о своих близких, оказавшихся такими далёкими. Мать перебралась в Казань, чтобы жить вместе с дочерью, поступившей в Родионовский институт. Да, сестрёнка Маша уже институтка. Помнит ли она его? Нет, мать, запретившая ей писать «преступнику», наверно, убила в пей сестринские чувства. Брат служит в канцелярии нижегородского губернатора. Что ж, Дмитрий, на которого отец не возлагал никаких надежд, благополучно проживёт в этом смятенном мире тихим маленьким чиновником. Отец умер. Вот он, если бы с ним сейчас встретиться, понял бы «блудного сына». Не дождался. Оборвалось родство. И семьи новой нет. Нет и никогда не будет. Аня исчезла бесследно. А Мария Германовна? Она ведь приедет. Да, приедет, но останется другом. А может быть, может быть… Пусть поскорее приезжает. Когда же комиссия кончит расследование?

В конце сентября комиссия обвинила Юхоцкого в клевете. Николай Евграфович, весёлый, молодой, прибежал поделиться радостью к Лежаве, тут его поздравили, угостили тайменьей ухой и оставили ночевать, потому что крестьянин Тюменцев, у которого жила семья Андрея Матвеевича, выхлопотал разрешение исправника на двухнедельную отлучку Федосеева и завтра должен был отправить его в тайгу со своим сыном Дмитрием. Дмитрий был рад поближе познакомиться с политическим. Утром они оседлали коней, привязали в торока по мешку с охотничьим снаряжением и выехали с берданками за плечами со двора. Свернули в проулок, оставили позади городок и углубились в падь, в ту самую падь, куда с такой неизбывной мечтой Федосеев ежедневно смотрел из окошка своей халупы. Через два дня они слезли с сёдел у чёрного бревенчатого зимовья, одиноко стоящего па берегу Абуры, в таёжной долине. Долину с её лугами, озёрами и рекой окружали горные леса, в тёмную хвою которых вкрапливалась яркая жёлтая и красная листва.

Десять дней они с рассвета до сумерек бродили по распадкам и берегам озёр, стреляли рябчиков, глухарей и уток, возвращались в зимовье, отягощённые ягдташами, варили на костре ужин, плотно наедались, потом ложились на нары и до глубокой ночи говорили без умолку. Дмитрий, житель окружного крестьянского городка, не бывавший даже в недалёком Иркутске, расспрашивал, как живут люди в больших городах, из-за чего бастуют рабочие, свалят ли они Николашку и что будет, если свалят? Отвечая ему, Николай Евграфович наводил его на разговор о жизни ленских крестьян, и Дмитрий начинал рассказывать, вернее, размышлять.

— Ну что наш мужик? Тяжело ему. Пашня горная, каменистая. Ковыряет её сохой, семь потов прольёт, а она не родит. Хлеба хватает только до рождества. А дальше-то как? Иди на промысел, дос/гавай деньги. Потом запрягай лошадёнку, тащись за сто вёрст в степи. К богатым бурятам. У них всегда есть хлебушко. Продадут — привезёшь два-три мешка…

В рассказах Дмитрия Федосеев находил много нового для своей работы и готов был слушать до утра, но парень внезапно обрывал:

— Поболтали, хватит, завтра рано вставать.

Он натягивал на голову зипун и сразу начинал храпеть. А утром чуть свет поднимал своего подопечного и вёл к озеру по лугу, и под ногами их хрустела заиндевевшая отава, белая, серебристая.

Николай Евграфович вернулся с Абуры заметно окрепшим, пахнущим дымом и кедровой хвоей. Он обошёл друзей и раздал всю дичь (кому глухаря, кому рябчика, кому утку). Побродил денёк по Верхоленску и начал готовиться к зиме. Надвигались холода, надо было запастись топливом. Из девяти рублей месячного пособия пять отдавал он за избушку, а четыре оставалось у него на хлеб, чай, сахар и молоко. Сажень дров стоила рубль. Да, целый рубль! Где его возьмёшь? Можно, конечно, занять в общественной кассе колонии. Нет, подальше от всякой помощи. Деньги всегда запутывают, если они не твои, по попадают в твой карман. Взять хотя бы эти двести рублей, полученные в Москве на вокзале. Ты передал их в Красноярске человеку, который должен помочь товарищу бежать из Енисейска, а Юхоцкий приписывает присвоение, и попробуй опровергнуть эту чушь, не выдав тайны. Нет, нет, больше никаких денег. Тебе ли с ними возиться. Помнишь, как подвёл бедного Сомова? Почему тогда землячество выбрало тебя казначеем? Потому что ты честен? Но честный-то скорее запутывается в этом неустроенном мире. Надо довести свой быт до предельной простоты, раз не имеешь практической смекалки. Никаких займов, никакой помощи. Не погибнешь.