Виктор Бакин - Владимир Высоцкий без мифов и легенд

Но и среди известных композиторов-симфонистов были те, кто понимал и любил песни Высоцкого, — Сергей Слонимский, Микаэл Таривердиев, Владимир Дашкевич, Альфред Шнитке и многие другие...

Возмущены творчеством Высоцкого были и некоторые поэты-песенники. Из книги П.Леонидова «Высоцкий и другие»: «...Евге­ний Долматовский сказал: «Любовь к Высоцкому — неприятие со­ветской власти. Нельзя заблуждаться: в его руках не гитара, а нечто страшное. И его мини-пластинка — бомба, подложенная под нас с вами. И если мы не станем минерами, через двадцать лет наши пес­ни окажутся на помойке. И не только песни». Это из речи на худо­жественном совете фирмы «Мелодия» в 1968 году».

В результате всей этой злобной клеветнической кампании лю­бимого народом артиста перестали допускать на эстраду даже с шефскими концертами. Несколько лет — до сентября 71-го года, — если удавалось получить разрешение, он выступал от Бюро пропа­ганды киноискусства как актер с роликами из фильмов, исполняя только литованные песни.

В.Смехов: «Никакому пришлому «русисту» не понять, что все­союзная популярность, магическая власть над миллионами сердец и баснословный тираж звучащих «томов» Высоцкого — что все это произошло благодаря запрещению его имени на официальном уров­не. Страна чудес. Высоцкого не могли лишить его Лиры, его Скрип­ки, поскольку ему их и не разрешали».

Это смертельно почти, кроме шуток, —

Песни мои под запретом держать.

Можно прожить без еды сорок суток,

Семь — без воды, без меня — только пять.

Он уже прекрасно чувствовал свою популярность, отлично знал себе цену и осознавал, как нужен он был людям... А запреты помогали держать форму.

Возможно, человек более слабый на его месте прекратил бы пе­сенное творчество вообще, но он писал все лучше и лучше, не меняя в угоду обличителям ни манеры письма, ни манеры исполнения:

Я из повиновения вышел:

За флажки — жажда жизни сильней!

Только сзади я радостно слышал

Удивленные крики людей.

Некоторые приписывали этой песне чисто экологическую ост­роту. Дескать, ну как жестоки егеря, да и охотники — звери, не люди. Высоцкий ее написал не про волков, а про людей. В тексте песни, помимо прямого указания на отождествление волка и авто­ра, есть универсальные общечеловеческие категории, позволяющие каждому человеку ощутить себя волком.

Люди, окруженные идеологическими флажками, оказались просто затравленной стаей в умелых руках «егерей». В социальных генах большинства значилось: за флажки — нельзя! Почему нель­зя, никто не знал. Нельзя — и все, страшно! А поэт этой песней и подал мысль: «А что, если за флажки?К свободе!» Эта песня — при­зыв к борьбе за жизнь собственными клыками.

Интересны по этому поводу воспоминания советника Брежне­ва и члена худсовета Театра на Таганке Федора Бурлацкого: «Вме­сте с Делюсиным мы часто навещали Любимова и его театр, дружи­ли с Володей Высоцким. Он бывал в гостях у многих членов нашей группы, пел и рассказывал о себе, о театре. Кстати говоря, имен­но у Шахназарова как-то Володя спел нам песню «Охота на вол­ков». Помню, тогда я воскликнул: «Так это же про нас! Какие, к чер­ту, волки!» Судя по всему, именно это восклицание стимулировало вторую песню Володи: "Меня зовут к себе большие люди, чтоб я им пел «Охоту на волков»"».

«Охота на волков» навсегда останется потрясающим по силе воздействия художественным документом нашей эпохи. По свиде­тельству фотохудожника И.Гневашева, знакомство с этой песней Вы­соцкого получилось необычайно волнительным: «С первых же зву­ков его голоса мороз пополз по нашим спинам: «Идет охота на вол­ков, идет охота...» Это был совсем другой Высоцкий. Он вырос на несколько голов сразу».

Песня воспринималась не только как предельно откровенное выражение авторского самосознания, но и как общая правда:

Волк не может нарушить традиций —

Видно, в детстве, слепые щенки,

Мы, волчата, сосали волчицу

И всосали: нельзя за флажки!

Наиболее посещаемым городом в стране после Москвы и Под­московья был Ленинград. Высоцкого здесь любили и много запи­сывали.

Вспоминает Михаил Крыжановский: "Значит, поутру в мае 1968 года я записывал его... Он напел все, что было нового. Начал он с песни «Дайте собакам...». Тут же я повез запись Галичу, кото­рый на тот момент был в Ленинграде. Он прослушал и прямо-таки заболел: «Ну вот, надо же так!..»

Галич очень любил песни Высоцкого. Прямо балдел — и все просил послушать новые песни".