Владимир Радзишевский - Между жизнью и смертью - Хроника последних дней Владимира Маяковского

— Не грусти. До свиданья, старик».

Было три часа ночи. Регинину и Яншину с Полонской идти было в одну сторону: к Красным Воротам и на Каланчевскую улицу. Маяковский увязался за ними. Яншин шел с Регининым, Маяковский — с Полонской. Они то отставали, то убегали вперед. Маяковский по-прежнему грозил, что всё расскажет Яншину. И время от времени выкрикивал:

— Михаил Михайлович!

— Что? — отзывался Яншин.

— Нет, потом, — выдержав паузу, бросал Маяковский.

Полонская умоляла его ничего не говорить, становилась на колени, плакала. И Маяковский уступил, сказав, что для окончательного разговора заедет к ней утром, в восемь часов. А было уже без чего-то четыре.

С Каланчевской улицы то ли на извозчике, то ли на такси Маяковский отправился к себе — на Таганку и дальше по Воронцовской улице в Гендриков переулок. Там можно было принять ванну, переодеться… На всё про всё оставалось три часа с половиной. И, хотя Маяковский опоздал и был на Каланчевке не в восемь, а чуть позже половины десятого, вряд ли он успел хотя бы прилечь.

«Был яркий, солнечный, замечательный апрельский день, — написала в мемуарах Вероника Полонская. — Совсем весна.

— Как хорошо, — сказала я. — Смотри, какое солнце. Неужели сегодня опять у тебя вчерашние глупые мысли. Давай бросим всё это, забудем… Даешь слово?

Он ответил:

— Солнце я не замечаю, мне не до него сейчас. А глупости я бросил. Я понял, что не смогу этого сделать из-за матери. А больше до меня никому нет дела. Впрочем, обо всем поговорим дома.

Я сказала, что у меня в 10 ½ репетиция с Немировичем-Данченко, очень важная, что я не могу опоздать ни на минуту. Приехали на Лубянку, и он велел такси ждать.

Его очень расстроило, что я опять тороплюсь. Он стал нервничать, сказал:

— Опять этот театр! Я ненавижу его, брось его к чертям! Я не могу так больше, я не пущу тебя на репетицию и вообще не выпущу из этой комнаты!

Он запер дверь и положил ключ в карман. Он был так взволнован, что не заметил, что не снял пальто и шляпу.

Я сидела на диване. Он сел около меня на пол и плакал. Я сняла с него пальто и шляпу, гладила его по голове, старалась всячески успокоить.

Раздался стук в дверь — это книгоноша принес Владимиру Владимировичу книги (собрание сочинений Ленина). Книгоноша, очевидно, увидев, в какую минуту он пришел, сунул книги куда-то и убежал.

Владимир Владимирович быстро ходил по комнате. Почти бегал. Требовал, чтобы я с этой же минуты, без всяких объяснений с Яншиным, оставалась с ним здесь, в этой комнате. Ждать квартиры — нелепость, говорил он. Я должна бросить театр немедленно же. Сегодня на репетицию мне идти не нужно. Он сам зайдет в театр и скажет, что я больше не приду. Театр не погибнет от моего отсутствия. И с Яншиным он объяснится сам, а меня больше к нему не пустит. Вот он сейчас запрет меня в этой комнате, а сам отправится в театр, потом купит всё, что мне нужно для жизни здесь. Я буду иметь всё решительно, что имела дома. Я не должна пугаться ухода из театра. Он своим отношением заставит меня забыть театр. Вся моя жизнь, начиная от самых серьезных сторон ее и кончая складкой на чулке, будет для него предметом постоянного внимания. Пусть меня не пугает разница лет: ведь может же он быть молодым, веселым. Он понимает: то, что было вчера, — отвратительно. Но больше это не повторится никогда. Вчера мы оба вели себя глупо, пошло, недостойно. Он был безобразно груб и сегодня сам себе мерзок за это. Но об этом мы не будем вспоминать. Вот так, как будто ничего и не было. Он уничтожил уже листки записной книжки, на которых шла наша вчерашняя переписка, наполненная взаимными оскорблениями.

Я ответила, что люблю его, буду с ним, но не могу остаться здесь сейчас, ничего не сказав Яншину. Я знаю, что Яншин меня любит и не перенесет моего ухода в такой форме: ушла, ничего не сказав, и осталась у другого. Я по-человечески достаточно люблю и уважаю мужа, чтобы не поступать с ним так.

И театра я не брошу и никогда не смогла бы бросить. Неужели Владимир Владимирович сам не понимает, что если я уйду из театра, откажусь от работы, в жизни моей образуется такая пустота, которую заполнить будет невозможно. Это принесет большие трудности в первую очередь ему же. Познавши в жизни работу, и к тому же работу такую интересную, как в Художественном театре, невозможно сделаться только женой своего мужа, даже такого большого человека, как Маяковский.

Вот и на репетицию я должна и обязана пойти, и я пойду на репетицию, потом домой, скажу всё Яншину и вечером перееду к нему совсем.