Владимир Радзишевский - Между жизнью и смертью - Хроника последних дней Владимира Маяковского

Выскакиваю на улицу, настигаю его около автомобиля (он привез из-за границы маленькую машину „Рено“) и говорю неожиданно для себя:

— Владимир Владимирович, успокойтесь! Подождите несколько минут, я поговорю с рабочими, я поеду с вами, но дайте договориться — пусть без меня докончат монтировочную.

Бегу обратно на арену, быстро договариваюсь, направляюсь к выходу. Вижу: Маяковский стоит прекрасный, тихий, бледный, но не злой, скорее мученик. Думаю: „Пусть каприз, но это же Маяковский! Правильно, что я согласилась!“ Владимир Владимирович, ни слова не говоря, подсаживает меня в машину, садится рядом со мной и говорит шоферу:

— Через Столешников.

Мы едем. Сначала тягостное молчание. Потом он поворачивается, смотрит на меня и ласково, с какой-то виноватой полуулыбкой говорит (а я вижу, что глаза его думают о другом):

— Я буду ночевать у себя в Лубянском проезде — боюсь проспать репетицию, прошу вас, позвоните мне туда по телефону часов в десять утра. — Говорит, а глаза отсутствуют.

Проехали Петровские линии, медленно сворачиваем в Столешников — народу в этот час много. Проехали не более трех домов. Вдруг голос Маяковского шоферу:

— Остановитесь!

Небольшой поворот руля, и мы у тротуара. Владимир Владимирович уже на ходу открывает дверцу и, как пружина, выскакивает на тротуар, дико мельницей крутит палку в воздухе, отчего люди отскакивают в стороны, и он почти кричит мне:

— Шофер [88] Гамазин Василий Иванович — шофер Маяковского. довезет вас, куда хотите! А я пройдусь…

И быстро, не поворачиваясь в мою сторону, тяжелыми огромными шагами, как бы раздвигая переулок (люди расступаются, оглядываются, останавливаются), направляется к Дмитровке.

Не знаю, слышал ли он, как я, совершенно растерявшаяся, высунулась в окошко машины и крикнула ему вдогонку: „Какое хамство!“ (Вероятно, не слышал — надеюсь!..)

Шофер спросил:

— Куда ехать?

— Обратно в цирк, — сказала я в каком-то полуобморочном состоянии.

Всё было противно, совершенно непонятно и поэтому — странно. Мы обогнали Владимира Владимировича. Он шел быстро, „сквозь людей“, с высоко поднятой головой — смотрел поверх всех и был выше всех. Очень белое лицо, всё остальное очень черное. Палка вертелась в воздухе, как хлыст, быстро-быстро, и казалось, что она мягкая, эластичная, вьется и сгибается в воздухе».

Было около половины пятого. Через три часа, в половине восьмого или чуть позже, Маяковский постучался в квартиру Валентина Катаева в Мыльниковом переулке. Он здесь игрывал в карты, но лишь от случая к случаю, и не знал, что Катаев уже переехал на другую сторону Мясницкой, в Малый Головин переулок, между Костянским переулком и Сретенкой, от угла второй дом слева.

В обед Полонская проговорилась, что на вечер ее позвали к Катаеву, но поспешила добавить, что уж туда она не пойдет. А Маяковскому она нужна была для последнего объяснения, и он надеялся, что дождется ее у Катаева. Других шансов у него не было.

К восьми он от Мыльникова переулка дошагал до Малого Головина, вошел в единственное парадное дома номер 12, поднялся на две-три ступеньки и ткнулся в дверь налево.

Катаева еще не было. Дверь открыл друг дома, художник Владимир Осипович Роскин [89] Роскин Владимир Осипович (1896–1984) — художник; знакомый Маяковского со времен «Окон РОСТА»; накануне самоубийства Маяковского, в ночь с 13 на 14 апреля 1930, был на квартире В. П. Катаева, где неистовствовал Маяковский; разговаривал с ним, играл в кости; автор воспоминаний об этой последней встрече с Маяковским. , знакомый Маяковскому со времен РОСТА. Когда Валентин Петрович переедет отсюда в писательский дом в Лаврушинском переулке, его жена останется здесь с Роскиным.

Не застав Катаева, Маяковский стал недовольно и нервно ходить по комнате. Чтобы его успокоить, Роскин предложил сыграть в ма-джонг. Сели за стол, переворошили двухслойные фишки из бамбука с костью. И тут Маяковский, к удивлению Роскина, полез в карман, вынул папиросную коробку, откинул крышку, взял папиросу и прикурил.

— Владимир Владимирович, что вы делаете? — запротестовал Роскин. — Вам нельзя курить. Вы же в стихах объявили о том, что бросили.

Стихи эти, озаглавленные «Я счастлив!», были напечатаны в «Вечерней Москве» четыре месяца назад, 14 декабря 1929 года.

— Ну, мне как раз можно курить! — ухмыльнулся Маяковский, оставив партнера в недоумении.