Миклош Сабо - Тихая война

В дальнейшем Мадьяри и его соратники, конечно нелегально, отпечатали в типографии Будапештского университета удостоверения об участии в движении Сопротивления. Здесь мне хотелось бы обратить внимание читателя на один важный момент: делегация вернулась домой задолго до 15 октября, а удостоверения участников движения Сопротивления выдавались теперь на бланках новой организации: «Венгерский комитет национального освобождения». Так в октябре 1944 года было выражено желание многих подпольных организаций, составлявших антифашистский Венгерский фронт, в том числе и «Союза венгерских патриотов», вести совместную борьбу против немецких оккупантов.

Конечно, Хорти и его окружение, равно как политическое руководство сопротивления, были вынуждены считаться со значительными вооруженными силами немцев, находившимися в Венгрии, а также их прислужниками — швабским фольксбундом и нилашистами Салаши. По имеющимся сведениям, регент должен был выступить с просьбой о перемирии 22 октября. Этот срок был вполне достаточен для того, чтобы стянуть в Будапешт венгерские части, остававшиеся верными Хорти, а также вооружить организованные силы сопротивления.

Однако гестапо и его осведомители из числа венгров работали ловко. Утром 15 октября гестапо заманило в ловушку сына регента, Миклоша Хорти-младшего, в прошлом венгерского посла в Бразилии, известного своей проанглийской ориентацией и имевшего родственные связи в Великобритании по линии жены, а потому живо заинтересованного в разрыве с гитлеровской Германией, разумеется при условии сохранения прежнего антинародного режима. Его завлекли на частную квартиру в Пеште неподалеку от моста Эржебет и увезли в резиденцию гестапо.

У Хорти оставалось два выхода: либо ради спасения сына немедленно пойти на сговор с немцами, либо (и это было бы в интересах государства, которое он возглавлял) выполнить предварительно намеченный план. Хорти не сделал ни того, ни другого, а избрал непостижимый для нормальной логики третий вариант, самый худший, с точки зрения государственного деятеля — просто глупый. Внезапно отказавшись от всех договоренностей, он выступил по радио и зачитал обращение о перемирии.

Услышав этот призыв главы государства, большинство населения страны, состоящее из честных, преданных родине людей, вздохнуло свободно. Незнакомые обнимались на улицах, радуясь скорому наступлению долгожданного мира. На самом же деле этот легкомысленный поступок Хорти одним ударом отодвинул возможность заключения мира на никому не известный срок.

Единственным положительным последствием неуклюжего маневра главы государства было освобождение из тюрем большинства политических заключенных, в том числе и депутата парламента Эндре Байчи-Жилинского. Это было слабое утешение взамен едва блеснувшей и тут же утраченной свободы целой страны. Между тем по радио вместо разъяснений и комментариев весь день без перерыва передавались бравурные марши, а на другой день — для нас это уже не было неожиданностью — у микрофона появился начальник генерального штаба Янош Вереш, генерал-полковник без армии, и разъяснил, что все высказанное в обращении регентом Хорти нужно понимать в прямо противоположном смысле: никакого мира, только верность третьему рейху, война до победного конца…

И тогда началось нечто страшное.

На улицах появились группы вооруженных нилашистов — «зеленорубашечников», а вслед за ними и офицерские патрули. Их мундиры украшали нарукавные трехцветные повязки со знаком скрещенных стрел. Это означало, что регента Хорти предал и бросил на произвол судьбы его же собственный офицерский корпус.

Те немногие, кто был посвящен в условия соглашения между регентом и силами антигитлеровского сопротивления, в растерянности искали друг друга. Возле дверей моей квартиры поздним вечером остановился старенький мотоцикл — за мной приехал барон Эде Ацел. Он и прежде уже не раз возил меня на багажнике, нередко прямо во время бомбежек и артиллерийских налетов. Меня тянуло прижаться к земле, кругом свистели осколки, но Ацел словно не замечал их. Презирая опасность, он мчался на своем мотоцикле словно одержимый, с удивительной ловкостью объезжая воронки от бомб и снарядов, груды кирпича и развалины. Иногда он оборачивался, чтобы что-то сказать мне, но слов его не было слышно, а выражение лица барона было таким, будто он насвистывал веселую мелодию.

В тот день, 16 октября, он отвез меня на квартиру к Ференцу Мадьяри, который жил на площади Телеки. Дом напротив, помеченный большой желтой звездой, штурмовали нилашисты. Еврейский дом оказался единственным домом в столице, принявшим открытый бой со сторонниками Салаши, захватившими власть.