Дм. Хренков - Александр Гитович

Правда, сперва образ комиссара создается по известному трафарету: «скромность легендарная», молчаливость, «лицо худое становилось черствым, и разговор, налаженный с трудом, он обрывал», стоило только неосторожно «спросить о нем самом». Но постепенно комиссар приобретает живые, индивидуальные черты. Мы узнаем, что «в глубине души своей свободной он был поэтом слова одного», «точный смысл» которого «с первоначальной силой сознавал». Это слово «товарищ». Он никогда не жалел ни усилий, ни жизни проходящей, ничего, чтобы вызволить людей из беды, помочь таджикам сменить «лицо невыразимой нищеты, отмеченные вечною трахомой, усеянные оспою черты». «Пятнадцать лет он воевал за это», за то, чтобы вчера еще разобщенные люди становились товарищами, вливались в «народов сомкнутое братство». Его усилия не проходили впустую, и он радовался по-детски, когда видел, что день ото дня ширится круг его друзей.

За пятнадцать лет жизни в пустыне комиссар хорошо изучил повадки и тех, кто «рукой другого загребает жар», и исполнителей их воли — атамана басмачей Файзулы, русских белогвардейцев, которых «обучали быть афганцем, и таджиком, и туркменом и все остатки совести забыть». История падения одного из бывших царских офицеров проходит перед нашими глазами. Выпускник кадетского корпуса, сперва нес «сияние военного мундира», потом «переменил полдюжины пехотных заброшенных в провинции полков», еще до войны успел опуститься, и, когда пришла война с немцами, на поле боя он «храбростью нисколько не страдал». «Не судом судеб, а волею российского народа» после революции он оказался за рубежом и здесь окончательно потерял человеческий облик. Ему стало решительно все равно, с кем иметь дело — с попами или муллами, с царями или падишахами. Он уже даже не обижался, что «британец, холодней, чем снега наст», ему «и в перчатке руку не подаст». Из всех чувств в нем осталась лишь ненависть к людям. Только «врываясь в перепуганный кишлак», он ощущал еще «биенье сердца», но когда в громе и в дыму шли, «озверев, его единоверцы», они были «такие ж ненавистные ему, как только что убитые дехкане».

«Точным командирским языком» поэт рассказывает о приготовлениях к беспримерному бою. Против целой банды басмачей комиссар отправился только с четырьмя бойцами: больше нельзя было взять в самолет. От места приземления этот крохотный отряд шел 12 километров пустыней. Марш был нелегким, особенно для пулеметчика, который нес на широком плече свое оружие, «радуясь, что зноя в такое время суток нет еще». Гитович не торопится начать бой. Он рисует картину рассвета, которая по контрасту должна усилить центральный эпизод поэмы.

И бой грянул. К сожалению, он описан бегло, скороговоркой. От этого победа советских воинов над басмачами выглядит несколько облегченной. Но, сдается мне, поэт и не ставил перед собой такой задачи. Цель его была иной, более важной — показать здравый смысл отваги. Именно это качество — определяющее в характере комиссара. Комиссар безошибочно рассчитал, что появление его в городе, затерянном в горах, куда красноармейские части могли добраться лишь за несколько дневных переходов, будет главным его оружием. Так оно и случилось. Когда комиссар с винтовкой наперевес появился на базарной площади, где воины ислама предвкушали скорый завтрак, а «просвещенный Файзула» уже «руки окропил перед едою», «басмачи глазам своим сначала отказывались верить наотрез». Но перед ними было не видение. Комиссар спокойно и точно послал затвором винтовки патрон и нажал на спусковой крючок. И басмачи уже не сомневались: он пришел во главе своей дивизии. Горстка храбрецов наголову разбила банду Файзулы.

Поэма «Город в горах» была написана в 1938 году и продолжила оборонную тему в творчестве поэта. Он не сомневался, что ему снова и снова придется к ней возвращаться. Об этом он говорит в последнем обращении к читателю:

Три года отделяют поэму «Город в горах» от стихотворения «Смерть Толмачева» и почти шесть от «Коробицына». За это время Гитович продвинулся далеко вперед.