Сергей Марков - Онассис. Проклятие богини

Через много лет здесь же, на траверзе Лазурного Берега, он будет рассказывать Марии Каллас, как тянула, буквально за шиворот тащила его к этим пленительно мерцающим огням некая страшная воля, которой он не властен был сопротивляться.

Выросший на море, Аристо видел, что до берега не более двух миль и доплыть ему, отменному пловцу, не представлялось труда. Он свесился за борт и мысленно почти уже прыгнул в чёрную, лакированную, отсвечивающую многоцветными искорками тёплую воду. Но другая, более мощная, глубинная воля всё-таки в последний момент удержала его на палубе «Томазо». А на подходе к Марселю всех беженцев загнали обратно в трюм, дабы не смущали благопристойных пассажиров своим видом и запахом, и у дверей поставили вооружённых матросов.

Сразу же за Гибралтаром Аристотель почувствовал, как отличается океан от родного Эгейского моря. Началась болтанка, и почти всё время пути бушевал шторм, лишь ненадолго стихая, а за экватором разразился мощнейший ураган.

Эмигранты из Европы — греки, итальянцы, присоединившиеся к ним в Марселе и Барселоне французы, испанцы, евреи, арабы, русские — находились почти на положении рабов. Условия, в которых они содержались в трюме, мало отличались от тех, в которых когда-то доставлялись из Африки в Новый Свет чернокожие невольники.

Основным грузом допотопного парохода «Томазо ди Савойя» водоизмещением 12 тысяч тонн были не люди, а мебель и металлические изделия, в основном трубы. Люди в трюме ютились, как могли, где-то между ними или сбоку, а во время шторма начался хаос, и тогда смешалось всё: люди, трубы, чемоданы, бочки и бутыли с оливковым маслом, тюки, табуретки, дверцы от шкафов, какие-то медикаменты, провизия… У многих началась морская болезнь…

«Томазо» кренился то на один борт, то на другой, вспоминал через много лет Онассис, порой почти ложился, зачерпывая тонны пенистой воды, которая стекала в трюм, превращая его содержимое в какую-то адскую солянку, пахнущую п о том, оливковым и машинным маслами, мочой, блевотиной… Более дюжины эмигрантов не выдержали испытания — и трупы их швыряло из стороны в сторону, открывались и закрывались мёртвые глаза, вываливались и западали языки, порой от болтанки трупы поднимались, принимая позы живых людей. Через несколько суток вонь в трюме стала невыносимой. Группа молодых неаполитанцев попыталась прорваться наверх, но первый же получил пулю в живот и вскоре скончался. Оставалось лишь проклинать судьбу. И молиться. Страстные молитвы пересыпались ещё более страстной матерщиной на многих языках, в том числе на русском:

— Ave, Maria Ave, Maria, gratia plena, Dominus tecum: benedicta tu In mulieribus, etbenedictus fructus ventris tui Iesus… Святая Мария, Матерь Бога, молись за нас грешных, даже и в час смерти нашей. Аминь… Порка Мадонна!.. Me каго эн ля лече!.. Господи, Иисусе Христе, Сын Божий, помилуй меня грешного. Иисус, Мария, святой Иосиф… карахо, конью!.. вам поручаю моё сердце… мерд!.. мою душу и моё тело… Е… твою мать!.. Аминь!..

Перед рассветом к часовым поднялся небольшого роста чернявый паренёк.

— Назад! — команда прозвучала в унисон с передёргиванием затвора пистолета.

Парень двумя руками, как заправский эквилибрист, несмотря на то, что «Томазо» завалился и вдруг почти встал на волне штопором, протянул каждому по двадцатидолларовой купюре. Его выпустили на палубу. Когда рассвело и буря немного улеглась, Аристо, а это был он, чтобы отмыться после трюма, дал десять долларов другому матросу — караулившему насос на цистерне с пресной водой.

Сказочно дивным предстал на рассвете перед юным Аристотелем город с самым длинным и, возможно, самым красивым названием на земле: Ciudad de la Santisima Trinidad y Puerto de Nuestra Senora de Santa Maria de los Buenos Aires — город Пресвятой Троицы и порт нашей Госпожи Святой Марии Добрых Ветров — Буэнос-Айрес.

Впервые нога нашего героя (после иммиграционных формальностей) ступила на землю Нового Света прохладным весенним вечером 29 сентября 1923 года.

В Буэнос-Айресе сразу поразило обилие огромных чёрных, белых, зелёных, красных, лиловых, жёлтых американских лимузинов, сверкающих в огнях кинотеатров, дансингов, ресторанов, рекламы… Второе потрясение: красивые, шикарно одетые, сверкающие драгоценностями женщины в авто и на улицах. Изумлённо вертя головой во все стороны, преследуя взглядом то одну, то другую, Аристо набил себе несколько шишек на лбу о платаны и фонарные столбы, едва не вошёл в витрину самого дорогого (как потом оказалось) магазина на Авениде де Мажо и получил даже оплеуху от сеньора, в которого врезался головой у фонтана на площади и который, уронив пакет с яблоками, неожиданно разразился родной греческой руганью: