Прочитав очерк о том, как Пьер Паоло Пазолини ставил фильм «Медея» с Каллас в главной роли (которая, теряя голос, уже брошенная Онассисом, почти уходящая, в картине не пела и вообще не произнесла почти ни слова), я принялся перечитывать древнегреческую литературу, которую на первом курсе с лёту сдал на «отлично», но теперь воспринимал многое не отстранённо, а чувствуя, что сам становлюсь едва ли не персонажем некоей древнегреческой трагедии.
Так или иначе, но визиты к Глазунову исподволь всё больше ассоциировались то ли с заграницей, красивой жизнью, роскошью и свободой вообще, то ли с темой Каллас — Онассис, а значит, и с его единственной бедовой дочерью… Порой возникало ощущение, возгоняемое амбициями и не в меру употребляемыми с друзьями-однокашниками горячительными напитками, что сама судьба влечёт меня к красивым гречанкам.
Как-то, будучи изрядно подшофе, я попытался ненароком выведать у Ильи Сергеевича, не с его ли подачи запутываюсь я в незримых таинственных сетях и не сулят ли они мне погибель. Но изъяснялся я, должно быть, настолько витиевато, что маэстро не понял или не захотел понять и заклял, перекрестившись на икону Пресвятой Девы Марии, полагаться не на судьбу, а на Бога. После чего улетел на этюды — в Ханой, на Соловки или в Буэнос-Айрес.
2
На Ареопаге Аристотель действительно задумчиво восседал. Он сам будет рассказывать об этом Марии Каллас во время круиза на яхте «Кристина». Он тогда ей всю свою жизнь будет рассказывать. А она, зачарованно глядя на звёзды и их отражения, волнующе покачивающиеся на густых чёрных волнах вместе с далёкими мерцающими огоньками шхун, — будет слушать, как «Одиссею».
Но это произойдёт через много лет.
«Я точно не из тех, кого надо подталкивать, — говорил Уинстон Черчилль, у которого Онассис многому научился и с которым, на склоне лет легендарного британского политика, даже подружился (если в принципе возможна была такая дружба). — На самом деле я сам — толкач».
Остаётся загадкой, как шестнадцатилетнему юнцу-греку удалось в Стамбуле, логове заклятого врага в то время — Турции, договориться с иноверцами и вызволить отца. (Подобных загадок в жизни нашего героя будет в избытке, и поныне кажется совершенно невероятным, что он смог договориться по той или иной теме, вопросу, — но иначе не стал бы Онассис тем самым Онассисом.) Юноша утверждал, что сумма выкупа составила 20 тысяч долларов. Отец не поверил. Кричал, что если это так, то сын явно переплатил за его свободу (чувство юмора, порой чёрного, Аристотель унаследовал от отца). Сократ подозревал, что Ари просто-напросто прикарманил львиную долю их семейных сбережений. Уже в Афинах, где у Онассисов по сути не было ни кола ни двора, напившись узо или раки (анисовой, виноградной водки), а после турецкой тюрьмы он здорово стал закладывать за воротник, отец оскорблял сына, грозил (подобно Тарасу Бульбе) прикончить его, которого породил.
— Денег я не крал, отец! — уверял Ари. — Простите, если что не так, но вас уже приговорили к расстрелу!
Но отец в ответ лишь матерился…
«Во время семейных ссор меня охватывало странное чувство собственной ничтожности, — скажет потом наш герой Марии Каллас. — Я пришёл к выводу, что найду своё счастье в далёкой стране».
Перебиваясь случайными заработками, Аристотель часами бродил по Афинам, вспоминая весёлые дни и ночи в Смирне, размышляя, как жить дальше. Однажды под вечер на Плаке, в старинном районе у подножия Акрополя, он зашёл в лавку древностей и разговорился с седобородым стариком-хозяином, которого звали Христосом.
Христос многое на своём веку повидал и пережил, бывал на Востоке, в Америке, в Австралии, матросом на торговых судах трижды обошёл вокруг света.
— Я бы ни за что не вернулся в Элладу, — говорил Христос Аристотелю, угощая юношу крепким кофе. — Здесь всё в прошлом — ни настоящего, ни будущего у Греции нет, поверь. Но здесь я родился, здесь, на Керамикосе и на городском кладбище кости моих предков, моего отца. А каждый должен стремиться замкнуть жизненный круг, возвратиться на родину предков. Будь я молодым, как ты, я бы не раздумывая пустился в плавание. Во всех нас, эллинах, течёт кровь Одиссея. Ты наделён даром слушать людей. Беды людские от того, что люди не умеют или не хотят слушать и слышать. Я туговат на ухо и не расслышал твоего имени, юноша.
— Аристотель.
— О, у меня для тебя есть прекрасная вещь! Сочинения твоего великого тёзки, учителя Александра Македонского, изданное ещё в XVIII веке! В этой книге много мудрости.
Читать дальше