Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907

С коммунистическим приветом.

ДИРЕКТОР ГОСЛИТМУЗЕЯ Влад. Бонч-Бруевич» [29] 29. РГАЛИ. Ф. 612. Оп. 1. Ед. хр. 3258. Л. 38. .

Ответа на письмо директора Гослитмузея не последовало. Но о сгинувших в недрах кровавого ведомства тетрадях дневника продолжали ходить легенды. 8 декабря 1938 года Э. Ф. Голлербах передавал в своем дневнике содержание разговора с А. Д. Радловой: «Сокрушение о пропавших дневниках К<���узмина> за последние годы (позже я узнал, что пропала только одна тетрадь, остальные были в свое время скопированы на машинке и где-то сохранились, как и большая часть других рукописей К<���узми>на») [30] 30. МКиРК. С. 230. .

По наиболее правдоподобной версии, часть рукописей вывалилась на лестнице из прорвавшегося мешка, в котором уносили бумаги Юркуна вместе с остатками архива Кузмина, и таким образом сохранилась у О. Н. Арбениной — с тем чтобы погибнуть в блокаду, за немногим исключением (вероятно, отдельные тетради были скопированы еще до ареста Юркуна). Уцелевшие фрагменты воспроизводились в публикациях последнего времени [31] 31. По копии с хранившейся у Арбениной машинописи пьеса «Смерть Нерона» была опубликована в третьем томе мюнхенского «Собрания стихов» (1977), а по самой машинописи — в третьем томе «Театра» (Кузмин М. Театр: В 4 т. (в 2 кн.). Berkeley, [1994]. Кн. 1. С. 322–380); прозаический текст «Пять разговоров и один случай» по машинописи был напечатан Ж. Шероном (Wiener slawistischer Almanach. Wien, 1984. Bd. 14. S. 372–382; этот же текст воспроизведен в кн.: Кузмин М. Проза. Berkeley, 1990. [T.] IX. С. 377–394), а затем, уже после поступления рукописи на государственное хранение, более исправно — Г. Моревым (Митин журнал. 1997. № 54. С. 277–287). Наконец, по машинописи, ранее принадлежавшей Арбениной, а ныне хранящейся в Музее Анны Ахматовой в Фонтанном Доме, дневник 1934 г. опубликован Г. Моревым (Кузмин М. Дневник 1934 года. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 1998; ср. рец.: Лавров А. В. «Секрет приятного стиля» // Новый мир. 1999. № 5. С. 221–224). В последнем из названных изданий отметим подробный анализ упоминаний о существовании других фрагментов позднего дневника (С. 181–182). . Однако есть сведения, что еще в 1970-е годы исследователям были доступны и другие части дневника, а стало быть, не исчезает надежда обнаружить новые страницы этого уникального документа.

Н. А. Богомолов, С. В. Шумихин

Титульный лист первой тетради дневника М. Кузмина. Автограф

22 августа 1905 года. Удельная [32] Записи с 22 августа по 1 сентября 1905 г. сохранились только в машинописной копии. .

Когда я в среду на прошлой неделе, приехав на городскую квартиру, узнал, что Гриши с Успенья, когда мы с ним довольно сухо расстались, не было, то я подумал, что это отчасти развязка, и мне сделалось легко от этой мысли. Поэтому, когда я в субботу приехал с Сережей в город и дворник, отдав мне письма от Чичерина, сказал, что ключ взят и на квартире меня дожидаются, я несколько растерялся. Я сказал Сереже, что должен остаться, постараюсь быть у Екатерины Аполлоновны до часу и неизвестно, приеду ли. Чека не было {1} , у меня было только несколько серебра с Гришей до понедельника. Оказалось, что в среду он был тотчас после меня, ночевал с четверга на пятницу один, весь залеж булок подъел, керосин и свечу пожег и оставил мне письмо, где, право, трогательно было описано, как он приходил несколько раз без меня, ночевал один, приходил под вечер смотреть, не освещено ли у меня окно, уходил на Остров, «поплакав». Конечно, в письмах все выходит трогательнее. Я тотчас послал его за булками и колбасой; денег совсем не было. Чичерин писал, что «нужно быть суровым к себе, вспомни бедствования франц<���узских> эмигрантов, такое время, близок страшный суд» и т. д. Гриша места не нашел, но было очень весело пить чай и болтать, особенно когда, увидав, что денег всего 25 к., я придумал пойти закладывать ложки и кольца. Я уже вытащил их из ларца и приготовил, чтобы нести; в ожиданьи мы легли побаловаться, как вдруг звонок; почти голый я взял у почтальона через цепь письмо. Ура! чек. Гриша сидел еще совсем голый на своей красной рубашке, как Нарцисс, болтая ногами, на сундуке. Я помчался в банк, потом к Петрову за покупками. Вернувшись, мы пошли обедать в Мариинскую {2} , потом я поехал к Ек<���атерине> Ап<���оллоновне>, не застав которой пришел на новую квартиру распорядиться и справиться об обоях. На обратном пути зашел к Казакову в магазин, отдал долг и пил чай с яблоками; было как-то уютно, и я не без удовольствия вспомнил, как я жил с ними. Он уговаривал меня не продавать книг Большакову или Макарову, а лучше обратиться к Скроботову или Академиям {3} . Обещал достать мне денег рублей 300–400 между 26-<���м>—2-<���м>. Просил, чтобы я заправил их лампадки, причем добавил, что без меня его жена зажигала и мои, «без различия веры». Меня это очень насмешило. Но мне давно не было так уютно; беспечность этого человека феноменальна и действует очень ободряюще, притом, из каких не знаю целей, он расположен ко мне. Гриша уже ждал меня, приготовил самовар, собрал белье, и мы поехали в бани, что в Апраксином переулке. Это прямо какие-то Петербургские трущобы, по узкому темному двору идти чуть ли не полверсты, все старо, грязновато, но жарко до прелести, и мы отлично выпарились, и вымылись, и напились отвратительного кваса. Масло уже было принесено Сергеем, керосин, свечи куплены; мы зажгли все лампады, развели самовар, зажгли свечи, лампу, и было очень приятно, никого не стесняясь, сидеть вдвоем, слушая поучительные рассказы Григория об их посетителях. Гриша лег спать, раздевшись, без всяких гримас, но, в общем, мне было спать неудобно, потому что по-прежнему он ночью бормотал, брыкался и прижимал меня локтями к стене. Проснувшись утром, я удивился, почувствовав, что под моей головой чья-то рука, и, только увидав его лицо совсем близко, я сообразил, где я. Одетый, и особенно на улице, нельзя предположить, как он хорош голый или совсем близко. Первое, что меня поразило, — это красота его тела и особенная сладострастность лица (я помню, как подумал: «Вот педерастическая красота»), хотя, конечно, он слегка мордаст и похож на татарина. Утром был туман, после чая мы играли в карты. Милая квартирка, и комнаты, и вид на Исакий, — мне, право, жаль ее и Казаковых. Оставаясь с ними, я мог бы поселить Григория с собой; он так просится в слуги, но это положительно невозможно. Я довез его до Невского и, несколько раз оборачиваясь, видел его обернувшееся лицо с улыбкой. В Удельной ничего нового. Побаливают зубы. Написал слова «Алекс<���андрийских> песен». Читал «Pierre Noziѐre» {4} . Очень хорошо. Дело отложено, самое скорое, до декабря {5} . Достанет ли Казаков?