Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907

«Дорогой Андрей Сергеевич, считаю необходимым дать Вам точное объяснение по поводу известной Вам бумаги, направленной в Политбюро [21] 21. Речь идет о докладе Я. С. Агранова Сталину от 16 апреля 1934 г. «О центральном музее художественной литературы, критики и публицистики», размноженном 22 апреля того же года «по поручению тов. Сталина» и с грифом «совершенно секретно» разосланном членам и кандидатам в члены Политбюро. Кроме упоминаний о приобретении мемуаров Джунковского, рукописей Андрея Белого, а также сведений о сотрудниках Гослитмузея и цитирования их высказываний, в докладе говорится (курсивом выделено подчеркнутое Сталиным): «Имеющиеся в ОГПУ данные о музее свидетельствуют о превращении его в базу по оказанию материальной помощи бывшим людям, церковникам, политссыльным и белоэмигрантам за счет государственных средств, отпущенных для приобретения литературных материалов. Так, музеем куплен за 20 000 руб. архив поэта Кузьмина <���так!>. Архив содержит в себе записи преимущественно на гомосексуальные темы. Музейно-литературной ценности не представляет» (Архив Президента РФ. Ф. 3. Оп. 34. Ед. хр. 212. Приносим благодарность А. Ю. Галушкину за указанную цитату). , и приложить к моим объяснениям исчерпывающие документы.

1. На 2-й странице говорится, что нами „куплен архив поэта Кузмина за 25 000 рублей. Архив содержит в себе записи, по преимуществу, на гомосексуальные темы, музейной и литературной ценности не представляет".

Вы уже знаете из моего письма к Ягоде, которое я Вам передал, что все это совершенно неверно. Прежде всего, этот архив представляет собой большую музейную и литературную ценность, так как в него входят неопубликованные рукописи самого Кузмина. <���…> Кроме того, Вы найдете в описи № 500, при сём Вам прилагаемой, 19 томов дневника самого Кузмина [22] 22. Бонч-Бруевич пишет о девятнадцати томах, тогда как на деле тетрадок было всего семнадцать, имея в виду, очевидно, их номера по авторской нумерации — с I по XIX. Тетрадь XXIII поступила значительно позднее уже в ЦГАЛИ. , где, конечно, много всевозможных литературных сведений. Дневник наполнен также и гомосексуальными мотивами, как и вообще все творчество Кузмина и его школы, но, повторяю, есть много ценного и важного для изучения <���и> понимания того направления левого символизма, к которому Кузмин принадлежал и которое является ярким выражением разложившегося нашего буржуазного общества в конце 19-го и особенно начале 20-го века» [23] 23. МКиРК. С. 141–142. .

Вряд ли Кузмин догадывался о степени «интереса» к его дневнику зловещих органов, о высоких рангах советских сановников, в той или иной степени причастных к возне вокруг его рукописных томиков: дневник «изучался» в ОГПУ на протяжении целых шести лет. Представится ли когда-нибудь возможность выяснить, в какой степени те или иные аресты либо чекистский шантаж на основании извлеченных «компрометирующих сведений» основывались на его содержании? Вместе с тем то, что его дневник опасен (а для 1930-х годов — опасен смертельно), Кузмин не знать не мог. И вот, уставший от постоянного безденежья, он собственноручно вручает «домашнюю энциклопедию целой литературной эпохи» представителям государственного учреждения. О сущности этого государства ни малейших иллюзий у Кузмина не было, и тем не менее… «Не стал ли Кузмин убийцей (в метафизическом, разумеется, смысле) своего любимого друга и многих других подававших надежды прозаиков и поэтов? И вероятно, уже никто не узнает, сколько таких косвенных убийств лежит на совести этого изящного человека, в котором совсем не хочется видеть — в унисон с ахматовской концепцией „Поэмы без героя" (где он выведен в маске сеющего зло Калиостро) — посланника Ада, толкующего о „страсти нежной" и увлекательной дружбе-любви…» — пишет А. Г. Тимофеев [24] 24. Кузмин М. Арена. С. 35. Резкую полемику с такой точкой зрения см.: Морев Г. По поводу петербургских изданий М. Кузмина // Новое литературное обозрение. 1995. Ns 11. С. 331–332. . Думается, версию о том, что на основании дневника были произведены десятки арестов, документально подтвердить или опровергнуть никогда уже не удастся, но известные методы, которыми действовали органы НКВД, делают такое предположение вполне вероятным.

28 июня 1939 года Бонч-Бруевич, обеспокоенный судьбой приобретенных материалов, обратился к недавно назначенному наркому внутренних дел Л. П. Берия с таким письмом:

«Дорогой Лаврентий Павлович, еще 1-го февраля 1934 г. следователь, пом<���ощник> нач<���альника> СПО ОГПУ М. Горб, ведя какое-то дело, заинтересовался архивом поэта, писателя и переводчика Кузмина, который находился в нашем Музее, а также воспоминаниями В. Ф. Джунковского и просил ему доставить эти материалы на просмотр, что я, конечно, сейчас же и сделал. В получении этих материалов он выдал мне следующую расписку, подлинник которой сохраняется у меня в сейфе в с<���екретной> переписке: Архив М. А. Кузмина по описи № 500, всего 17942 листа, а также архив Джунковского за № 1233, четыре папки, мною получен и из Лит. Музея от тов. Бонч-Бруевича получил.