Туре Гамсун - Спустя вечность

Отец же считал, что хотя бы эти пачки писем, которые он отдавал нам для игры, выполнили свою миссию. К тому же все эти письма были уже им прочитаны, и на многие написаны ответы, им самим или мамой. Разумеется, он хранил те письма, которые представляли для него особый интерес, к которым хотел когда-нибудь вернуться или которые были звеном в важной для него переписке. Сами авторы писем для него мало что значили. В «почте», попадавшей к нам, детям, я по складам читал имена всемирно известных в ту пору людей, для отца было важно содержание письма, а не знаменитость его автора.

Может показаться непоследовательным, что отец, который так любил порядок и был даже педантичным, не хранил свою корреспонденцию в особом архиве, или хотя бы самые примечательные из писем. Но на то были свои причины. Еще четырнадцатилетним мальчиком он покинул родительский дом, и кочевой образ жизни растянулся на юность и на зрелые годы и, строго говоря, закончился только с нашим переездом в Нёрхолм. А до того времени он кочевал с места на место, искал новые прибежища, новое окружение и новые условия. В молодости он часто переезжал из страны в страну, а потом — уже в Норвегии — из одной части страны в другую. Он с ранних лет приучился сводить свой багаж до минимума и перед каждым переездом придирчиво перебирал свои вещи, в том числе и все исписанные и, по его мнению, уже ненужные бумаги.

Но как раз письма очень важны. Без писем и оставшихся заметок я не смог бы воссоздать полноценные образы своих родителей, только по памяти. Письма — это источник, помогающий правильно понимать время, и своим духом и содержанием верно характеризовать его. Я без колебаний пользуюсь многими письмами и рад, что они сохранились.

Я осматриваю нашу детскую. Секретер с зеркалом переставили в кухню, на его месте стоит другой. Старые стулья все еще здесь, но их стало меньше и появилась новая мебель. Теперь это комната Виктории, дочери Арилда. Я поворачиваюсь к шкафу и двери, и там высоко на двери — в это трудно поверить — висит знакомый крючок. Мама приделала его так высоко, чтобы мы, дети, не запирали дверь по собственному желанию. Но я знаю, что сама она в трудные минуты запирала дверь на крючок, чтобы побыть одной. Эта комната видела много веселья и радости, но также и слез.

Воспоминания одолевают меня. Я стою у правого от двери окна, выходящего на юг, на этом окне был горшок с моим цветком, он назывался «Разбитое сердце» и попал ко мне в жалком состоянии, но я ухаживал за ним, регулярно поливал и подкармливал птичьим пометом. Говорят, что цветы хорошо себя чувствуют в доме, где царят мир и гармония. По правде сказать, в нашем доме они царили не всегда, порой атмосфера сильно накалялась, но потом все приходило в норму.

В своих воспоминаниях «Радуга» и «Под золотым дождем» {14} 14 В своих воспоминаниях «Радуга» и «Под золотым дождем»… — Книги были опубликованы соответственно в 1953 и 1959 гг. мама рассказывает о своей жизни с отцом, о бурях, которые налетали, а потом утихали. Но она вспоминает не только это, но и то время, когда мы были еще маленькими и о нашем близком общении, в основном оно проходило в этой комнате.

Я сажусь за стол. Он тоже весь в шрамах и метках, никто и ничто не избежит укусов времени. На краю столешницы я нахожу две буквы — Т. Г. — мои инициалы, вырезанные мною финским ножом. У нас с братом у каждого был свой нож. Но прежде чем завернуть их в цветную бумагу и положить под елку, отец сточил на них опасные острые кончики. Мы, конечно, рассердились, однако мой нож оказался достаточно удобен, чтобы вырезать буквы, которые можно было прочесть. Не помню, обнаружил ли эти буквы отец. И без них хватало проделок, за которые они с матерью выговаривали нам, а то и оставляли их незамеченными. Мы ничем не отличались от других мальчиков, у которых в руках оказывались ножи. Сколько их было, этих случаев, когда мы должны были явиться в комнату отца и выслушать заслуженный выговор или одобрение, по самым разным поводам.

Наши отношения с отцом и матерью были далеко не такими, как отношения других детей, наших друзей, живущих в Эйде, с их родителями; я замечал это, потому что мы постоянно были при них. Но вряд ли они что-то потеряли от этого. Речь идет только об оценке ценностей. Но наши необычные отношения с родителями иногда доставляли мне неприятности: меня, к примеру, дразнили за то, что мой отец — писатель! Если не считать этих дразнилок, думаю, отца нисколько не огорчало такое пренебрежение к его профессии. Писатель и земледелец, он часто предпочитал последнее. Однако дети в приходе Эйде наверняка слышали от взрослых, что он пишет подозрительные книги. Так я думаю сейчас, а вообще это давно не имеет значения, и я не помню, чтобы это как-то мешало нашей дружбе с соседскими детьми.