Павел Головин - Как я стал летчиком

— Чего же тут думать? — закричал я. — Конечно, в школу летчиков!

— Хорошо, — сказал Павел Иванович, передавая мне путевку. — Счастливый путь! Иди домой, приготовь нужные документы. На-днях поедешь в Москву держать испытания. Ну, а в Крым пошлем кого-нибудь еще…

Не помня себя, примчался я домой. Сбывалась моя заветная мечта: я буду учиться на летчика. Я буду летать… Хотелось всему свету рассказать о своей радости. Но дома я не решился говорить об этом: знал, что эта новость огорчит родных. Мама начнет вспоминать дядю Гришу и говорить:

— И с тобой, Павлик, то же будет!

Уж лучше молчать…

Потихоньку я собирал документы и вдруг… узнал от соседа страшную для меня новость. Оказывается, что в военные школы не берут тех, кто моложе восемнадцати лет. А мне до восемнадцати целых три года нехватало.

Что же делать?

Мне так хотелось учиться, что я решился на нехорошую штуку. Я сделал себе фальшивый документ. Подделал на нем цифру. Говорю вам об этом по секрету. Я уже большой сейчас, а все равно — стыдно вспоминать об этом. По фальшивому документу мне стало полных восемнадцать лет.

С виду я был паренек рослый, плечистый. Работая в плотницкой артели, сильно развился физически. На взгляд мне никто бы и не дал пятнадцати лет — я выглядел гораздо старше. Поэтому мне и казалось, что подделку мою не заметят в школе.

В Москву поехал вместе с Павлом Ивановичем. Он провожал меня, потому что один я в Москве, чего доброго, заблудился бы. Ночь перед отъездом мы с Павлом Ивановичем провели в нашем любимом месте — на чердаке «клуба летчиков». Обоим нам не спалось. Мне все думалось о фальшивом документе, а Павлу Ивановичу — о планере: как-то он полетит в Коктебеле? Еле заснули на рассвете и… проспали поезд. Еще целые сутки пришлось ждать и мучиться.

Наконец-то приехали в Москву. Шум большого города оглушил меня, и я первые часы ходил, ничего не понимая. Куда-то мы с Павлом Ивановичем ездили, в какие-то комиссии, где меня расспрашивали, велели писать анкеты, заявления. Я, помню, все время путался, когда спрашивали, сколько лет. Хочешь сказать правду, а потом, как вспомнишь про фальшивый документ, так сердце и замрет. Отобрали нас целую партию таких, как я, новичков, и повели на медицинский осмотр. Попали мы к докторам. Да не к одному, а к нескольким. Они по очереди выстукивали, ослушивали, расспрашивали нас, не болит ли что. В летчики принимают только самых здоровых, крепких, выносливых.

Два доктора выслушали, осмотрели и — ничего.

— Годен! — кричат мне.

А третий, рыжий такой, придрался. Чем-то я ему не понравился. Уж он и так, и этак, и стучал-то по мне, и мять меня пробовал. Наконец отступился. Пожевал свою бороду и спрашивает:

— Сколько лет?

— Во… восемнадцать…

Ничего не сказал доктор. Написал на бумажке пару слов и махнул рукой. Я кубарем выкатился в следующую комнату.

Там сидела еще комиссия — приемная. За длинным столом — человек десять народу. Все — военные.

Подошел я в столу, назвал свою фамилию… и сразу догадался: что-то неладно… Тут военные поглядели на меня молча и строго. Хоть бы слово кто! Этак они меня минуты две морила. А я то краснел, то бледнел и весь трясся. Понял, в чем дело… Потом встал из-за стола председатель, седой такой, взгляд острый, будто не глаза у него, а два гвоздя, и он ими насквозь меня прокалывает.

— Головин! — сказал председатель. — Признайтесь по совести: вы сами подделали документ или вас научил кто-нибудь?

Так и есть: догадались! Правду говоря, и догадаться нетрудно. Посмотреть мой документ на свет, и сразу видно: старые цифры ножичком соскоблены, а новые написаны.

— Сам догадался! — сказал я председателю, и так мне вдруг себя жалко стало, впору хоть плакать.

Рассказал я комиссии все начистоту, как было дело и как мне хочется учиться, чтобы стать летчиком. Поверили мне военные и даже хмуриться перестали.

А принять в школу все равно не приняли.

Поругали, чтобы в следующий раз жульничеством не занимался, и отпустили, сказав на прощанье:

— Подрасти — тогда и в школу примем.

Так и пришлось мне вернуться домой. И в Крым я не попал и в школу тоже.

Обидно, а делать нечего. На другой день взял топор и пошел опять в артель плотничать.

Да когда же наконец я вырасту?!

Прошел еще год. Я стал хорошим плотником. Много денег зарабатывал. Об учебе и не думал. Когда там! Да и не хотелось зря думать. До восемнадцати лет еще долго. Целых два года. Раньше все равно не примут — скажут: несовершеннолетний.