Василий Савин - Минёры не ошибаются

— Заслужились, браток, мы с тобой,— снова Петр, зашвырнув за плечо ошкурок.— А думали как? До Бер­лина дойдем — все одно, что до дома...

— Надо же сор за собою убрать.

— Только бы за собою...

И в самом деле! Взять да фашистов бы и заставить выгребать этот «сор» с полей. Если что тут и наше, так все равно же по их вине.

— Вон оно — две весны не пахано! А и землицы в здешних-то местностях...

— Да куда уж до нашей!

Вздохнули. Сочувствуя вроде бы скудости здешней земли. С излишним стуком оббили ладонь о ладонь, зашуршали газеткой — книжечкой неразрезанной раз­мером со спичечный коробок, — поскребли по дну об­щего, для экономии курева, портсигара. Самодельного, из дюраля, от самолетов разбитых отламывали его.

— Ждут нас, Никола, чай, не дождутся! Чего уж ни передумали про себя.

— Объяснили те, что пришли. И в газетах было.

— В газетах... Я ей и сам десять раз отписал, все взять в толк не хочет. Напоследок уж вон что... И смех и грех! Может, пишет, другую себе завел, так скажи, легче будет, чем так-то. Твоя не писала такого еще?

— Не...

Помолчали, попыхтели, прикуривая от уголька.

— От гордости, стало быть?

— Всяко может. А только в мыслях... Мысли у всех одни. При одинаковой жизни. Помоложе, вот и вся гор­дость ее. А я вот что подумал, Петро. Может, попросим Семеныча старшину, как приедет с продуктами, чтобы им справки из штаба послал? Так и так, в подтвержде­ние, мол, указа...

— А? А что... А смеяться не станут в штабе?

— Какой смех? Только чтоб что не надо не на­писали.

— Ну да, об указе, и боле чтоб ничего. Не одних же минеров касается. Накажем, чтоб ни гу-гу! Чай, не маленькие и в штабе.

Умолкли, обдумывая вопрос. Или делая вид, что обдумывают в деталях: верно, каждый-то про себя не сегодня пришел к этой мысли, только вслух не решался сказать. Заплевали окурки, опять занялись картошкой.

Тут бы и мне обнаружить себя, разыграв, что, ага, мол, сумел подкрасться. Вряд ли к моей уже теме вер­нутся. Но обрывать не хотелось важный для них раз­говор. И для меня почему-то важный.

— Правда, не знаю, брат, как твою, а мою не об­манешь и справкой с печатью. Пива выпьешь, бывало,— узнает с крыльца! Не нюхом же, не по виду?

— С пива какой вид. Чует. Вот как и мы порой раньше, чем миноискатель голос подаст. Это у всех у них, если любят. Мать так и вовсе за тысячу километ­ров... Мальчишкой я на Урал уехал, и вот когда начал сбиваться с пути...

— По этой части?

— Еще и хуже. В карты втянулся, компания там нашлась. Ни сна, ни работы... Она же и помогла.

— Мать?

— А каким способом, представляешь? Деньги вдруг вздумала посылать! До того сам помогал им, затем и ехал. А тут получаю, и раз и два. Я обратно — она обратно. Как-то в пух просадился — на отыгрыш их пустил. Ну, понятно, продул до копейки. Тогда и зарек­ся уже на всю жизнь. Последнее продавала...

— А может, прознала через кого?

— Откуда! И думать не думала. В отпуск приехал — что с тобой было, спрашивает. Я ей начистоту. Удиви­лась. Вот, говорит, не знала, что в нашем роду такое... Одно знала, что сердце у тебя доброе.

— Жива?

— Вместе теперь, с моей-то, живут, а поначалу... Не больно поладили меж собой. Глупость, конечно, и пережиток. Вроде упреков в том опасаясь, что та и дру­гая — без ничего. Война породнила, серьезная-то нужда.

— Страх тем боле.

— Там, в Сибири?

— Ну дак понятно, не за себя.

— Ну да, и это. Легче вдвоем-то. Сынишке опять же глаз...

Аппетит не велик у них был на картошку, слышно, опять перестали жевать.

— Ведь каково им там ждать нас было, а, Николай? Каждую-то минуту! Мы-то на отдыхе, может, и в батальонных тылах загораем, а им это разве известно? Только и мысли — вот-вот сейчас... Круглые сутки та пуля одна свистела, месяцы, годы у них в ушах...

— Это, брат, верно, нам было все ж веселее.

— Виднее хотя бы.

— Ну да, и так.

Впервые, должно быть, им ясно нарисовалось, как это было, дома, без них.

А мне почтальонка привиделась, эвакуированная Нинка. В том же колхозом даренном платке, но не в нашем селе, а в далеком сибирском. В этот именно час, там давно уж не ранний, поскольку в Сибири часы впе­ред. И холода туда раньше приходят. День самый скучный, последний предзимний, какой лишь один и бывает в году. Сковано все, только свалянные снежин­ки, как пух тополиный, шевелятся у крылец. Общее буд­то родное село их, хоть Николай-то, по разговору, жил вроде и не в селе. И избы их будто бы по соседству. И мимо них-то и пробегает, мелькая за пряслами, Нин­ка, вьется, как голая, на ветру. А миновав и вздохнув всей грудью, пальчиками откидывает платок за шею, вроде как капюшон плащ-палатки, расправляет на лбу повлажневшую челку, поскольку невеста уж по годам. И позади уже страхи. И только из этих вот двух окошек ее караулят глаза, как в войну...