Василий Савин - Минёры не ошибаются

— По Васе как раз работенка...

— И то, чай, как волк стосковался по ней...

Странно, однако. Когда это было мне тосковать? Волк — и вовсе. К «сачку» подходит. Я же и в запасном не был им, а уж тут... Это каким надо быть человеком? Раза два, правда, остался у шалаша. Так ведь сами ж и попросили: «Ты тут спроворь пока, Вася, обедик, а мы прошвырнемся до той вон дубравки, делать там нечего и двоим...» Было засомневался, но не усталые возвра­щались, даже бруснички нащиплют: «На-ка, пожуй-ка вот витамин». Шутят, конечно. Ну да, ухмыляются вон в усы, здесь отрастили их, чтоб на бритье не расходовать светлое время.

— Вася, он может!

— Как семечки пощелкает!

Тоже и это едва ли всерьез. Хоть и приятнее слы­шать, Семечки, коли «лимонки», допустим, наши. А как немецкие, да в земле? Корпус тонюсенький, даже и без запала: крапина ржавчины, и — пикрат...

— Семечки времени требуют, в чем и соль. Кстати, за солью тоже ему прошвырнуться придется, в карма­не не носит по благородной привычке к столовым-то тыловым. Ну-ка потыкай, чай, уж доходят?

— Что помельчее, должны. Может, напрасно все заложили? Жаль, как остынут.

— Дойдут, как в печи! Завалим золой, уголечками сверху...

Вот так гранаты! Картошка и впрямь? Где это, с ве­чера, что ли, спроворить успели? Вот уж действитель­но — фронтовики!

Разгребли на две стороны жар, прутиком выкатили по штуке, с рукава на рукав покидали, помяли.

— В аккурат посередке идет на излом!

Не сшелушивается, то есть, как скорлупа, с сердцевинки непропеченной. И, уж понятно, не перепрела, как у «мальчишек бывает, до тыквенной красноты. Ветерок, как назло, на меня потянул, и таким райским духом в нос шибануло! Только тот и поймет, кто семь месяцев в запасном проскучал на крупе да гороховом концент­рате. Снилась она, как невеста, поверите ли, ночами, проснешься, а под щекой на подушке — то ли слюна, то ли, может быть, и слеза.

А они как ни в чем не бывало жуют, присыпая сольцой из пластмассовой круглой масленки: немцы с собой их в карманах носили, с нашим украинским мас­лом, пока им благоприятствовала война. Ладненько все, по-хозяйски у них получается, именно так: где они, там и дом.

— А... как не клюнет? — старший, Петр, по-судачьи хватнув ртом воздух, чтобы кусок на ходу остудить. Возрастом старший, а званием младше Куземкина, хоть и ни то ни другое меж ними значения не имело, как и различия остальные, о которых не стоит и поминать.

Да и похожи были и в самом деле — издали в поле не различишь. Сутуловатые оба от постоянной привыч­ки прощупывать землю глазами, с несуетливой поход­кой, одинаково спорой, на ровном лугу ли, в лесу, даже в старой траншее, где миноискатель боком лишь про­толкнешь. Петр покостистей, потяжелее, угрюмоватей лицом. Но это — когда при деле. А обратись — и раз­гладятся шрамом стянутые на лбу морщины, поголу­беют глаза. Даже и поле иной раз вот так оглянет...

Николай круче скулами, посмуглей. Больше в моем представлении сибиряк. И командир больше.

Но это — если усилием памяти их по отдельности разглядеть. А и не стоит усилий. Слово одно их в уме моем сразу соединило, употребительное в деревне у нас — степенный. Степенный мужик — значит не балабол, не затычка, мнением о себе дорожит, на него «положиться можно». И их любимое тоже словечко, приставшее с первых дней и ко мне.

— Так по-хозяйски же все обставим. Записку приколем у шалаша. Со схемкой, где клад захоронен. Пока его ищет да уплетает, шутя и успеем лягух тех распотрошить.

— И то, с гулькин нос уголок-то...

Вполголоса рассуждали, но явственно в тишине. Еще по одной подкатили, понянчили, разломили. Без хруста того, отдающего в нервы зубные, когда одним боком до черноты пригорит. Дров, значит, с вечера натаскали, не пожалели терпенья углей нажечь. Любое дело так обставляют, что даже не зависть — жалость к себе берет.

— Пока еще схватится... Мастер жука придавить.

— Пацан, понятно.

— В том и дело, хошь бы война...

Вот так и все у них разговоры — один скажет, дру­гой подтвердит. Но что-то тут замышлялось, помимо сюрприза с кладом. И слово «пацан», как ни ласково прозвучало, но что-то в себе содержало сверх объясненья способности жать жука. И как ни тянуло к кар­тошке и к их уюту и ни претило стоять затаясь, но дело не одного любопытства касалось. Оправдал себя тем, что и вдруг появись, так подумают — слышал их раз­говор на подходе.

Выпустил струйкой набившую рот слюну, опустил полегонечку ветки —- прогал задернуть, чтоб лишней работой рефлексы не утруждать. Главное, не забыться, звуком себя не выдать, слух-то у них, как война ни глушила, на подозрительный шорох — что у сибирских котов.