Дмитрий Гусаров: За чертой милосердия

Идти пришлось стороной, так как тропа была перегорожена ногами людей, усевшихся по обе ее стороны. Пока Вася медленно пробирался, обходя деревья, валуны, заросли, снова устал и уже с нетерпением ждал момента, когда сможет усесться на свое место.

— Что, приятель, «доходишь»? — не удержался кто-то незнакомый из соседнего отряда. У партизан всегда так — еле отдышатся, а уже норовят уколоть друг друга шуткой, особенно если ты из чужого отряда.

Вася, конечно, промолчал. Он лишь усмехнулся про себя, так как действительно доходил тот отрезок пути, который должен был пройти вместе с другими.

Когда он добрался до своих, время привала наполовину истекло, отдохнуть, как все, он не успел, и всё началось снова.

С каждым переходом он отставал всё больше, и времени на отдых не оставалось совсем.

В Услаг Чуткин пришел через полчаса после отряда. К его утешению, был он не один — со всех отрядов таких набралось около десятка.

Их еще не называли «доходягами», они числились в отставших. Из-за них от штаба бригады, по нисходящей, пошла целая цепь замечаний и предупреждений командирам. Замечание по Чуткину замкнулось на его командире отделения Живякове.

Тот налегке, с одним автоматом, вышел встретить Васю на подходе к реке Сегежа.

— Опять отличился? — грозно спросил он, едва Вася приблизился. — А ну шагай, чего встал!

— А мне чё? Патроны заберешь, не хуже других пойду! — с полной верой, что так оно и будет, ответил Чуткин.

— Ах, вот оно что? Сачковать, значит, надумал? Нет, браток, ничего не выйдет! Патроны понесешь и пойдешь как миленький! Молодой, здоровый парень, а в «доходяги» целит! Ну-ка, снимай мешок!

Вася, думая, что Живяков хочет помочь ему, охотно скинул вещмешок. Живяков взвалил его на спину, поерзал плечами, прилаживаясь, и снял.

— Мешок как мешок. Только уложен по-дурацки. За тобой, как за ребенком, ухаживать надо. Гляди, Чуткин, перейдем линию охранения, там разговаривать некогда будет. За сегодняшнее получишь два дневальства вне очереди. Надевай мешок, чего стоишь!

Конечно, при желании можно понять и Живякова. Другие уж давно отдыхают, варят кашу, а ему надо возиться с этим рослым и на вид здоровым парнем, который, наверное, мог бы идти как все, не причиняя хлопот ни себе, ни ему, Живякову, ни командиру отряда. Ясно, сачкует… А с сачками разговор короткий. Главное, им нельзя давать никаких послаблений. Их надо заставить делать все как положено. И этот Чуткин разойдется, как миленький пойдет…

Но Живяков ошибся. Все пять дней, пока бригада осторожно выдвигалась к линии охранения, Чуткин отставал на каждом переходе. Еще в Услаге он уложил мешок как положено: тяжелое — внизу, легкое — наверху, да и груз с каждым днем убывал. Но ничто не помогало.

Минутное послабление себе, допущенное в первый день, как невидимая язва подтачивала его волю, а без нее разве соберешься с силами в этом тяжком, на пределе мучительном походе?..

Так появились в бригаде первые «доходяги», и в штабе раздумывали, как поступить с ними…

(оз. Мальярви, 8 июля 1942 г.)

Шестого июля бригада подошла к линии охранения и расположилась вблизи лесного озера Мальярви. До ближайшего финского гарнизона в деревне Баранова Гора оставалось десять километров. В Междуозерье, к линии охранения, были направлены три группы разведчиков.

Григорьев все еще не оставлял надежды, что удастся скрытно перейти полосу охранения в перешейке между Елмозером и Сегозером. Дальнейшее представлялось не таким трудным. Быстрый рывок на юго-запад, форсирование шоссейной дороги, выход к высоте с отметкой 278. Там уже глухие места. На десятки верст вокруг — ни жилья, ни дорог. Там можно будет идти спокойно. На юг, на юг — в широкий проход между озерами Унутозеро и Селецкое, потом на юго-запад — к Матченъярви и снова на юг, к северной оконечности Янгозера, откуда до цели останется сорок километров. Десятки раз этот маршрут пройден по карте. Каждый квадрат, каждая топографическая отметка изучены так, словно бы уже сам бывал там, ногами измерил весь путь от Сегежи до Поросозера. А разве это не так? Ведь начинаются места — родные и знакомые. Хотя и давно, но доводилось ему бывать и на Янгозере, и на Селецком, и на Унутозере. Может, потому и видятся теперь при взгляде на карту не столько топографические знаки, сколько постепенно оживающие перед глазами лесистые склоны, проемы озер и болот и волнистая темная кайма по горизонту…