Евгений Глушаков - Великие судьбы русской поэзии - XIX век

Нетрудно обмануть чувства девушки, если к тому же она некрасива и «несколько засиделась»; нетрудно обмануть самого себя, но Муза – особа тонкая, деликатная. Чуть покривил душой, пошёл против совести – дверью хлопнет и поминай как звали. Навсегда расставшись с военной службой и очень надолго с поэзией, Афанасий Афанасьевич решает заняться хозяйством и покупает хутор Степановку. Опыта у начинающего помещика не было, почитай, никакого, зато имелась природная сметка, а подспудно и талант, умеющий развернуться в любой самой неожиданной плоскости.

Двести десятин земли, занимаемых Степановкой, как раз соответствовали поземельному цензу; вот Фета и уговорили, как человека известного, баллотироваться на выборах в местный суд. Поначалу Афанасий Афанасьевич был избран гласным, т. е. присяжным заседателем, а через год – мировым судьёй. Для исполнения своих новых обязанностей пришлось ему заказать судейский мундир, обзавестись нужными книгами, сводом российских законов и надлежащими бланками. По судейской своей должности бывшему поэту полагалось вести и следственную и миротворческую работу. Почему «бывшему»? Да потому что с 1860 по 1877 год во всю бытность свою мировым судьёй Афанасий Фет по собственному признанию не написал и трёх стихотворений. Впрочем, это не совсем так, ибо если внимательно присмотреться к наследию поэта, то число стихотворений, датированных этим промежутком, достигнет нескольких десятков, но таково было самоощущение Фета, и это важно.

Однако Афанасий Афанасьевич не думал полностью отказываться от выгодных сторон своего поэтического дара и в 1863 году, пожелав на старых дрожжах прежней славы замесить новый успех, издал книгу своих давних стихов. Только ведь пришло уже совсем иное время, и его «шёпот, робкое дыхание…» никто не услышал. Мёртвым грузом легла книга на магазинные прилавки. О том, что он когда-то был поэтом, припомнилось Фету ещё и в 1867–1868 годах, когда он вместе с Львом Николаевичем Толстым устроил публичные чтения в пользу голодающих. Помещение было предоставлено аристократическим клубом с освещением и прислугой. Собрано было 3300 рублей.

С виду полный цветущего здоровья человек, довольно расчётливый и скуповатый, Фет и в прежние времена мало напоминал байронический образ поэта. Когда-то, в начальную пору своего знакомства с ним, Лев Николаевич Толстой даже недоумевал: «Откуда в этом толстом офицере лирическая дерзость – свойство великих поэтов?» Теперь же, довольно часто общаясь с Фетом, Лев Николаевич ближе узнал и оценил эту незаурядную личность. Так, в одном из писем к поэту он не преминул заметить: «Вы человек, которого, не говоря о другом, по уму я ценю выше всех моих знакомых». Симпатизировал Фету и Фёдор Иванович Тютчев, как-то сказавший об одном из его стихотворений: «Как это воздушно!»

Ну а сам Фет попросту преклонялся перед тютчевским гением, видел в нём «одного из величайших лириков на земле» и «самое воздушное воплощение поэта, каким его рисует романтизм». Разумеется, при таком отношении к своему великому предшественнику Афанасий Афанасьевич не избежал и его прямого влияния на своё творчество и, более того, во многом продолжил тютчевские традиции русской пейзажной и любовной лирики. Встречаются у него и прямые заимствования. Так, сравнение человека со «скудельными сосудом» благополучно перешло из тютчевского стихотворения «29-е января» в фетовское:

ЛАСТОЧКИ

Однако тут можно увидеть вовсе и не заимствование, а реминисценцию, через которую Фет скромно противопоставляет себя – сосуд скудельный, Пушкину, названому у Тютчева «божественным фиалом». Впрочем, всё это для Фета в судейско-помещичью пору не актуально. Теперь ему явно не до стихов: хозяин-землевладелец выступает с публикациями совсем иного плана и толкует не о прелестях природы, но об использовании наёмного труда. Прагматичный и даже корыстный дух этих статей вызвал взрыв негодования среди демократов и восстановил против него даже тех, кто ещё совсем недавно находился под обаянием лирики Фета.