Евгений Глушаков - Великие судьбы русской поэзии - XIX век

11 февраля 1856 года было получено цензурное разрешение на печатанье собрания стихотворений Афанасия Фета, подготовленного и отредактированного Тургеневым. Его выходу предшествовал анонс в «Современнике» написанный Николаем Алексеевичем Некрасовым, не умеющим дозировать ни своей ненависти, ни своей любви: «Смело можем сказать, что человек, понимающий поэзию и охотно открывающий душу свою её ощущениям, ни в одном русском авторе, после Пушкина, не почерпнёт столько поэтического наслаждения, сколько доставит ему г. Фет». Не менее горячо восхищался плодами фетовской Музы и сам его издатель. Так, в ответе на одно из писем своего подопечного Тургенев чуть ли не возмущается: «Что вы мне пишете о Гейне? Вы выше Гейне, потому что шире и свободнее его».

Явный, несомненный успех. Даже такие привередливые, тенденциозные ценители, как писатель-сатирик Салтыков-Щедрин и критики демократы Добролюбов, Чернышевский, хвалили лирический талант Фета. Художественность всё ещё была в цене. Особенно много шума наделало стихотворение, написанное поэтом без единого глагола.

Похоже, что и эти изумительные строки посвящены Марии Лазич. Между тем всеобщее славословие его таланту, и бойкая распродажа книги оказались весьма кстати. Афанасий Фет, после гибели возлюбленной было оставивший поэзию, берётся за стихи с новым энтузиазмом. Одна за другой следуют журнальные публикации, благо поэт на виду и всеми хвалим. Не забывает он и о службе, всё ещё надеясь вернуть себе дворянское звание.

Однако Афанасия Афанасьевича, столь трагически потерявшего свою любовь и, кажется, отчаявшегося полюбить снова, начинает волновать нечто совсем иное. Он уже то и дело поговаривает о том, что хорошо бы встретить «мадмуазель с хвостом в 25 тысяч рублей серебром». Когда же Фет узнаёт о новом указе, по которому право на дворянство будет давать только чин полковника, перед ним, за двенадцать лет дослужившимся лишь до штабс-ротмистра, вопрос о выгодной женитьбе встаёт крайне остро.

Впрочем, богатую невесту далеко искать не пришлось. Ею оказалась сестра давнего литературного приятеля Василия Петровича Боткина. Ясно, что быть сестрой критика – ещё не признак значительного капитала, но Мария Петровна была при этом ещё и дочерью богатейшего московского чаеторговца Петра Константиновича Боткина, в ту пору уже покойного и завещавшего ей солидное приданое.

Фет сделал предложение. Девушка, будучи уже не самых юных лет, согласилась. Свадьбу предполагалось сыграть осенью, когда Мария вернётся из-за границы. Но Фет, ещё верный своему бедняцкому скопидомству, сообразил, что свадьба за границей обойдётся дешевле, и, выехав навстречу своей невесте, скрутил дело по минимальным расценкам. А заодно к брачной церемонии приурочил и свадебное путешествие.

В 1858 году Афанасий Афанасьевич оставляет военную службу и, поселившись со своей супругой в Москве, предпринимает попытку разрабатывать золотую жилу своего поэтического дарования. Много пишет и всё печатает, и везде: даже забракованное в лучших изданиях норовит пристроить хотя бы в самых низкосортных и даже одиозных журналах. Ради денег пробует подвизаться на эпическом и даже драматическом поприще (за крупную форму больше платят!). Но ни критика, ни публика не воспринимают его в новом качестве. Слишком смелы и рискованны его метафоры, слишком эфемерны и неуловимы темы его лучших созданий, чтобы он мог перейти к формату, по своим приёмам и конкретности образов близкому к прозе.

Да и настоящей большой славы, которая бы сулила большие гонорары, у него не было. Круг ценителей и почитателей Фета никогда не был слишком широк. Участь всякого, напрямую к толпе не адресованного искусства. Однако прежде, чем поэт осознал бесперспективность своих устремлений, немалое время проходит в бесплодной и даже пагубной для его поэтического дара литературной суете.

Уже на склоне лет припомнятся Фету слова Тургенева, сказанные ему ещё в пору их первого знакомства: «Не пишите ничего драматического. У вас этой жилки совершенно нет». И уже состарившийся поэт изумится точности столь раннего тургеневского диагноза и воздаст ему должное: «Ныне, положа руку на сердце, я готов прибавить: ни драматической, ни эпической».