Коллектив авторов Биографии и мемуары - Марк Бернес в воспоминаниях современников

Мы бродим по ночному Киеву, спорим, какой она должна быть, эта песня.

Режиссер вообще-то не возражал против введения еще одной песни, но никак не мог определить, что за песня в данном случае нужна и не затормозит ли она кинематографическое действие.

Я сделал наброски. Бернес их бурно отверг:

— Напиши мировую песню. Вроде такой, — он напевает «Дальнюю сторожку». — Впрочем, тебе такую никогда не сочинить!

Я нерешительно признаюсь, что это мое сочинение. Тогда Бернес смиряется, хотя, кажется, не очень верит мне на слово.

Поздно ночью мы стучимся в дверь соседа по гостинице. Летчик собирает чемодан — он уже получил назначение, на рассвете улетает в свою часть. Прямо с порога мы начинаем интервью:

— Представьте себе, что в кругу товарищей вы поете песню. О себе, о своих раздумьях. Что это за песня?

Тогда еще нельзя было много рассказывать об Испании. Но возникшая душевная близость располагает к откровенности. И мы слушаем, вновь переживая и, как молитву, повторяя — Барселона, Картахена, Гвадалахара.

Потом возникает рассказ, еще более ошарашивающий своей новизной: сосед был в Китае… [10]

Рассказчик предупреждает:

— Никому ни слова. Немедленно забудьте все, будто и не слышали.

Но возможно ли забыть?

Сутки я не выхожу из номера. Бернес и композитор Никита Богословский навещают меня, придирчиво прослушивают варианты.

Так я и не сумел забыть рассказ летчика о Китае: в первой строфе получилось невольно: «Любимый город в синей дымке тает». Я лишь потом, через год, заметил сдвиг, напоминающий слово «Китай». А Бернес мне потом говорил, что сразу обратил на него внимание и даже чуть-чуть нажал на это сочетание, когда исполнял песню.

…Бернес делает вид, что песня ему не нравится. Он любил казаться придирчивым, хотя был просто требовательным — к себе прежде всего, потом уже к товарищам.

Между прочим, песня на студии приобрела также и противников.

Мы даже просили снять ее на кинопленку за наш счет и собрались «скинуться» — Бернес, Богословский и я…

Бернес написал мне, что песню на студии все поют, но будет ли она в картине — неизвестно.

И все-таки песня оказалась в картине.

Потом началась Великая Отечественная война. Я видел Бернеса только на экране. В фильме «Два бойца» он создал один из лучших образов современного советского человека и утвердил его вновь через песню.

И так повелось. Он занял в нашем искусстве свое особое, неповторимое место. Он был человеком-песней, нашим современником.

В послевоенные годы мы часто встречались. Даже два лета жили по соседству на даче, во Внукове. Марк приезжал из города, мы уходили в лес или в поле и без конца, снова и снова говорили о песне.

Потом мы возвращались в город. И всю дорогу говорили о песне.

Потом мы шли ко мне или к нему, сидели до рассвета, говорили — все о том же, о ней. О песне…

Или по два часа подряд спорили по телефону — на ту же тему.

Это может показаться придуманным, причем «задним числом». Но это было так.

Более того, многих песен, в том числе и совсем не «бернесовских», вообще не появилось бы, если бы не одержимость Марка песней. И не просто песней, а выражением и изображением времени через песню. Дружа с поэтами и композиторами, он держал нас как бы под током: нужно найти, нужно сказать, нужно выразить в песне…

Пустые и бездумные песни существуют всегда в отличие от мудрых и глубоких, появляющихся очень редко.

Для пустых песен у Бернеса просто не было времени. Одержимый песней, он вкладывал в нее всего себя…

Где-то в пятидесятых годах киноартист Марк Бернес сознательно и, наверное, не без мучений и переживаний поставил для себя кино на второй план.

На первый план вышла песня.

Марк отказывался от многих ролей резко и четко. И не по причине, что в фильме не было песни. (В определенный момент возникло противостояние песне в кино. Считалось, что песня устарела. Ее заменили длинными переходами героев и ложно многозначительными диалогами. Песня раскрывает все. А мода была на недосказанность.) Артисту претило пустословие. Он оставался верен своей задаче: создавать образ современника.

Выступление на эстраде Бернес считал не концертом, а именно авторским выступлением. Волновался каждый раз ужасно, выкладывался, что называется, весь. Так легко отщелкиваемые некоторыми исполнителями два-три концерта в один вечер были для него делом невозможным.

Выступление с песней, исполнение песни перед широкой аудиторией стало для Бернеса кульминационным пунктом, выполнением высшего долга.