Петер Вайдхаас - И обратил свой гнев в книжную пыль...

С развязыванием в 1950 году корейской войны в стране опять наступил печатный кризис. После освобождения Сеула в 1953 году Южнокорейское бюро Общественной информации зарегистрировало 185 издательств, осуществивших всего — трудно в это поверить! — не более пятнадцати изданий.

И не успели издательства слегка окрепнуть до 1960 года, как политическая ситуация, усугубившаяся из-за студенческого восстания в апреле 1960 года, привела к смене диктаторского режима Ли Сын Мана и последовавшему за этим хаосу в стране, что вызвало застой в развитии печатного дела.

Ко времени моего визита южнокорейская книжная индустрия и торговля вновь немного окрепли, если судить по цифрам, но оставались еще достаточно слабыми и неспособными произвести необходимую для дальнейшего культурного развития страны реорганизацию печатного производства с целью повышения его производительности. Даже наоборот, с 1965 года, согласно статистическому ежегоднику ЮНЕСКО, число изданных южнокорейскими издательствами наименований снизилось с 3486 до 3464 в 1966 году, до 2216 в 1967-м и до 1756 в 1968 году. Это означает: в 1966 году в Южной Корее на каждый миллион жителей было опубликовано 119 наименований, для сравнения — 850 в Нидерландах, 526 в Англии, 395 в Западной Германии, а средняя мировая цифра за тот же год была равна 137 наименованиям. В 1967 году число книг на миллион жителей снизилось в Корее до 74 наименований и упало еще больше в 1968 году.

Тенденция к падению была после этого остановлена. В 1970 году южнокорейские издательства выпустили в свет 2591 наименование, в 1971 году уже 2917, однако средний тираж не превышал 1000 экземпляров, что было вызвано прежде всего отсутствием каналов распространения.

Все, что мне удалось в конце концов собрать из информации по корейской книжной торговле, было не больше чем горстка скупых цифр, дававших все же представление о том, что этот книжный рынок не шел ни в какое сравнение с рынком других азиатских стран, однако мало чем отличался от них в структурном отношении — состояние печатного дела отражало перманентный кризис в этой сфере.

Информацию поставляли мои сверстники — исключительно милые и симпатичные люди. И тем не менее именно здесь я впервые осознал, в чем заключался крупный недостаток в моей работе: я вторгся извне в другой мир, будучи к этому абсолютно не подготовлен!

Я любовался пагодами и дворцами в охристых тонах, их причудливо изогнутыми черепичными крышами и замковыми камнями с таинственными символическими знаками — впечатление было такое, словно я разглядываю видовую открытку. Я не прочитал ни одной книги про трагическую судьбу здешних правителей, которые когда-то входили и выходили отсюда. Я ничего не знал о том, что движет корейцами сегодня. Немецких переводов современной корейской литературы не было. С каким удовольствием проскользнул бы я в эту незнакомую жизнь через замочную скважину корейского романа. Я удивлялся всему, что видел. Но стоял как перед закрытой дверью.

Еще в Финляндии я задумал: как только выпадет свободное время, побольше узнать о людях этой страны и о том, как они живут. Здесь, в Корее, это желание усилилось. И с тех пор число стран и культур, с которыми мне хотелось бы познакомиться поближе, все растет и растет. Но как только я наконец освобожусь, постараюсь понять, что же я такое на самом деле видел во время своей беспокойной жизни на колесах и где в действительности побывал.

Раньше я ездил по-другому. Раньше я целиком и полностью, так сказать, со всеми потрохами, перебирался в те чужие миры, куда приезжал. Теперь я жил в отелях, а они не имеют ничего общего с той жизнью, которая их окружает. Весь день я был занят делами, пытался выполнить поставленные перед собой задачи, ведя ради этого во время встреч с любезными господами деловые разговоры информативного характера.

В те несколько свободных часов, которые оставались у меня, я предпринимал отчаянные попытки делать то, что всегда делал раньше, — ходить пешком по узким и темным улочкам города, в котором находился, надеясь в душе, что случится нечто необычное и мне неожиданно удастся найти вход в плотно закрытый пока от меня незнакомый мир.

Но ничего не происходило. Напротив, я был прочно, словно гвоздями, прибит к тому штампу, который, очевидно, здесь собой олицетворял: иностранец, белый, богатый. Со мной устанавливали контакт и хитро делали предложение, исходя из уже имеющегося опыта:

— Take a girl, a nice young college girl in your hotelroom! («Возьмите в номер девочку: хорошенькую, молоденькую, из колледжа!»)