Петер Вайдхаас - И обратил свой гнев в книжную пыль...

Всего один раз я стал свидетелем совершенно необычного для него поведения, когда его персональная реакция вышла, можно сказать, из берегов. Во время упомянутого уже разговора в кабинете Зигфреда Тауберта, где мне разрешено было присутствовать, Тауберт предпринял еще одну попытку перевести совместную работу на стабильную, свободную от нервных перегрузок и, желательно, равноправную основу, как это было во времена предшественника господина Р. д-ра Ванда. Его аргументация все больше обрастала красочными примерами и приобретала повышенную эмоциональность, так что под конец он вдруг воскликнул:

— …при таких условиях, господин Р, какие вы нам создаете, работа вообще уже не доставляет больше никакого удовольствия!

Это заявление с точки зрения устройства мыслительного аппарата господина Р. было по меньшей мере странным аргументом. В нем все мгновенно забило тревогу, даже как будто что-то задребезжало. Он весь внутренне сотрясался, хотя внешне его поза не изменилась. Вдруг он резко выкинул вперед протез, положил его перед собой тыльной стороной на толстое стекло на крышке стола и начал нервно дергать светло-серую перчатку под браслетом часов, украшавших искусственное запястье. Наконец, не в силах больше сдерживаться, он хлопнул себя здоровой рукой по ляжке, по-прежнему не меняя застывшей позы. Внутреннее сотрясение перешло в нервный прыскающий смех:

— …нет, вы слышали? Неслыханное дело! Это должно доставлять ему удовольствие! Удовольствие! Удо-во-о-льствие!

И растягивая слово «удовольствие», он снова и снова хлопал себя с нервным восторгом по ляжке.

С этого момента я имел «удовольствие» стать единоличным партнером в переговорах с господином Р. и всячески, как только мог, эксплуатировал это обстоятельство, сначала осторожно, потом все откровеннее, иногда с наскоком, даже с вызовом, затем опять умасливая и проявляя должное понимание, «чувствуя» ответственность, и затем снова жестко, и снова мягко. Я научился распознавать границы таких людей-функционеров, но одновременно и их внезапные личные надежды и даже в высшей степени человеческие потребности, что неожиданно давало простор действиям в моей игре с такими чиновниками.

Впрочем, частенько я возвращался разбитым, с чувством отвращения в душе к своим партнерам по переговорам, пропылившимся от бумажных инструкций, с их неподдающимся воздействию бюрократическим мышлением, направленным на выполнение чужой воли чиновников из Бонна. Для меня уже стало привычкой сразу садиться в поезде, едущем из Бонна во Франкфурт, вместе с сопровождающими меня коллегами в вагон-ресторан, чтобы пропустить рюмочку-другую шнапса и поскорее расслабиться, проиграв за дорогу еще раз уродливо-комичные сцены диалога с боннскими чиновниками. При этом мы хлопали себя по ляжкам, со смехом подражая господину Р., и когда приезжали во Франкфурт, то были, конечно, здорово навеселе, но чувствовали себя освободившимися от стресса и фрустрации, в которые вгоняли нас многочасовые переговоры в этом заведении.

В течение долгих переговоров я все-таки выторговал себе эту поездку в Азию: в Москве (смотри предыдущую главу) я вновь осмелился заново затронуть уже давно выношенные планы. В Токио же мне хотелось выяснить результаты долгосрочного влияния проведенной там нами в 1969 году книжной выставки. Да весь Юго-Восточный азиатский регион также не хотелось лишать «счастья» увидеть в скором будущем нашу выставку. Здесь надо было разведать все особенно тщательно, так как у нас не было там в прошлом никакого опыта. Я хотел (должен был) посетить некоторые из этих стран и выяснить все возможности и шансы нашего появления там с немецкими книгами. И конечно, Индия — наконец-то Индия! В Нью-Дели впервые открывалась World Bookfair. Мы зарезервировали для себя один стенд. Я готов был его обслуживать. Избавиться от Франкфурта, конторы, семьи — почти семь недель отсутствия, с 9 февраля по 26 марта 1972 года!

Ах да, моя семья: наши лабильные отношения с женой так и не стабилизовались. Напротив, когда умирает любовь, на передний план выходит борьба за власть. Между мной и Дорой В. было настоящее противостояние двух крепостей. Каждый выглядывал другого сквозь свои бойницы. Она все время твердила, что мне надо бросить работу здесь и уехать с ней в Аргентину. Дома по ночам меня мучили кошмары.

Дора почти все время проводила с латиноамериканцами — я удивлялся, где она их только находит, — чаще всего с Гектором Рубио из Кордовы, которого я, годы спустя, встретил в должности государственного чиновника по культуре в провинции Кордова. Она пыталась отговорить меня от длительной поездки. Наказывала сексуальным воздержанием и заявила потом, что страшно рада, что я наконец уеду.