Владимир Карпенко - Щорс

Среди них располагались бондари, гончары и прочие мастеровые со своим товаром. Шел извечный торг, обмен продуктов на товары. Тут же удачную покупку, да и неудачную, обмывали — ставили магарычи. Колокольный звон собирал сирых, калек, юродивых; таборами к реке сворачивали цыгане. Разряженные, в цветных лохмотьях, серебряных монетах, цыганки со стаями голопузых цыганят назойливо околпачивали простодушных селян; пока цыганка гадает по ладоням, на зеркальце, цыганята обчистят весь воз, что достанут на вытянутую детскую руку. А их мужья, бородатые, горластые, в добрых сапогах и картузах с лакированным козырьком, в рубахах и штанах, исполосованных в ленточки, сбывали с рук пятнистых кляч; сивобородые раскладывали прямо на земле поковки из железа — ножи, топоры, печные принадлежности; иные водили на цепи серого от пыли медведя. Вечерами в таборе устраивали пьянки с плясками, песнями и драками. Сновцы толпами собирались на цыганском берегу. Манила, вызывала любопытство чужая бездомная, кочевая жизнь…

С легкой душой приживался Александр Щорс в Сновске. Слесарным делом под острым глазом Михайлы Табельчука, овладел скоро, получил в депо самостоятельный верстак с тисками.

Семья Табельчуков с годами делалась роднее. На глазах у него подрастала детвора; со старшими, Петром, Николаем и Казимиром, дружил. Разница в летах немалая, но это не мешало подросткам делиться своими сердечными, уличными делами с отставным солдатом, усатым и малоразговорчивым. Привязанностью отличался Казимир, Казя, так звали его в семье, — худой, долговязый, с пытливым взглядом серых, как у отца, глаз. Его интересовало все, одолевал вопросами. Почему тонет человек в реке? Не умеет держаться на воде. Такой ответ еще больше озадачивал мальчишку. А что оно такое… «держаться»? Этот вопрос уже ставил в тупик и самого отца Михайлу. Отмахивался от назойливого, делал сердитый вид.

— Отцепись ты, репьях. К батюшке ступай Николаю. Али к своим богомазам… Те втолкуют.

Смалу Казимиром владела страсть. Уже какой год, каждую весну перед пасхой, в церкви появлялся длинноволосый старец богомаз с юнцом помощником. Как звали старца, откуда он родом, никто в поселке не знал — Богомаз и Богомаз. Подновлял иконы, а помощник освежал голубой краской паперть, двери, окна. Днями пропадал Казя возле них. В зимние короткие дни рисует плотницким карандашом на листах из конторской книги; бумаги не хватало — на подоконниках, на стенах. Сестра Александра не успевала забеливать. Летом орудовал хворостиной на песчаной дороге. Так, узоры не узоры, ни люди, ни звери. На вопрос — что это? — он силком отрывался от своих каких-то дум, густо бледнел, и на серые глаза наворачивались слезы.

Пришлось Михайле разориться. Знакомый машинист привез из Гомеля щетинных кистей и красок масляных в цинковых обертках. Мазал теперь напропалую. По стеклу ладно получается. Но где его набраться? В дело пошли дощатые и фанерные кухонные покрышки. Мать за голову хваталась. Все стены увешали. Домашние и соседи близко подступали к фанеркам, пожимая плечами, с недоумением переглядывались, кривили губы. Мазня! Художник снисходительно попрекал:

— Масляную картину глядят издали.

Чудно! Облака, хаты, деревья… Что-то знакомое, виденное. Да, мост через Снов. Ребячье место… Ловко! Все как есть. И ребятишки барахтаются в воде.

Секрет масляной живописи открыл Казе Богомаз. Сам-то он, старец, писал иконы иной манерой — гладкописью. Лики святых, богородиц не должно искажать. Гляди издали или вблизи. Светское письмо не нуждается в строгости. Краску можно класть на грунтовое «поле» посвободнее, с избытком. Близко — коряво, зато отойдешь — краски оживают. Пытливый мальчонка перенял тот секрет, проникся.

По окончании церковноприходской школы Казимир уехал в Вильно, в железнодорожное училище.

Нежданно-негаданно оборвалась холостяцкая жизнь у Александра Щорса. Окидывал все поодаль. А тут — на тебе. Судьба. А судьбу, как говорили старики, не обойдешь. Рядом, у Табельчука, подросла старшая, Александра.

С троицы все и началось. До того обращался с ней как с девчонкой. Давал шлепков, пряников по праздничным дням, не скупился и на поучения. И вдруг обнаружилось… она выше его ростом. И совсем взрослая. Потерял голову. Утром и вечером тер руки с мылом, брился каждый день; раньше сам подстригал усы — нынче прибегал к помощи еврея-цирюльника. Справил пиджачную пару из недорогой шерсти, белую рубаху, полуботинки; в довершение обзавелся тростью и гамашами бежевого цвета. Зачастил к Табельчукам. Каждый вечер! Засиживался до ночи; норовил ближе к Александре.

Читать дальше