Максим Гиллельсон - М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников

совершения; чтобы покончить эту международную

вражду, Лермонтов был вторично сослан на Кавказ.

От времен второго пребывания в этой стране войны

и величественной природы исходят лучшие и самые зре­

лые произведения нашего поэта. Поразительным скач­

ком он вдруг самого себя превосходит, и его дивные

стихи, его великие и глубокие мысли 1840 года как будто

не принадлежат молодому человеку, пробовавшему свои

силы в предшествовавшем году; тут уже находишь

больше правды и добросовестности в отношении к са­

мому себе; он с собою более ознакомился и себя лучше

понимает; маленькое тщеславие исчезает, и если он

сожалеет о свете, то только в смысле воспоминаний

об оставленных там привязанностях.

В начале 1841 года его бабушка, госпожа Арсеньева,

выхлопотала ему разрешение приехать в Петербург

для свидания с нею и получения последнего благослове­

ния; года и слабость понуждали ее спешить возложить

руки на главу любимого детища. Лермонтов прибыл

в Петербург 7 или 8 февраля, и, горькою насмешкою

судьбы, его родственница, госпожа Арсеньева, прожи­

вавшая в отдаленной губернии, не могла с ним съехать­

ся по причине дурного состояния дорог, происшедшего

от преждевременной распутицы.

Именно в это время я познакомилась лично с Лер­

монтовым, и двух дней было довольно, чтобы связать

нас дружбой; одним днем более, чем с вами, любезный

Дюма, а потому не ревнуйте. Принадлежа к одному

и тому же кругу, мы постоянно встречались и утром

362

и вечером; что нас окончательно сблизило, это мой рас­

сказ об известных мне его юношеских проказах; мы

вместе вдоволь над ними посмеялись, и таким образом

вдруг сошлись, как будто были знакомы с самого того

времени. Три месяца, проведенные тогда Лермонтовым

в столице, были, как я полагаю, самые счастливые

и самые блестящие в его жизни. Отлично принятый

в свете, любимый и балованный в кругу близких, он

утром сочинял какие-нибудь прелестные стихи и прихо­

дил к нам читать их вечером. Веселое расположение

духа проснулось в нем опять в этой дружественной об­

становке, он придумывал какую-нибудь шутку или

шалость, и мы проводили целые часы в веселом смехе

благодаря его неисчерпаемой веселости.

Однажды он объявил, что прочитает нам новый

роман под заглавием «Штос» 10, причем он рассчитал,

что ему понадобится, по крайней мере, четыре часа для

его прочтения. Он потребовал, чтобы собрались вечером

рано и чтобы двери были заперты для посторонних. Все

его желания были исполнены, и избранники сошлись

числом около тридцати: наконец Лермонтов входит

с огромной тетрадью под мышкой, принесли лампу,

двери заперли, и затем начинается чтение; спустя чет­

верть часа оно было окончено. Неисправимый шутник

заманил нас первой главой какой-то ужасной истории,

начатой им только накануне; написано было около два­

дцати страниц, а остальное в тетради была белая бумага.

Роман на этом остановился и никогда не был окончен.

Отпуск его приходил к концу, а бабушка не ехала.

Стали просить об отсрочках, в которых сначала было

отказано, а потом они были взяты штурмом благодаря

высокой протекции. Лермонтову очень не хотелось

ехать, у него были всякого рода дурные предчувствия.

Наконец, около конца апреля или начала мая мы со­

брались на прощальный ужин, чтобы пожелать ему

доброго пути 11. Я одна из последних пожала ему руку.

Мы ужинали втроем, за маленьким столом, он и еще

другой друг, который тоже погиб насильственной смер­

тью в последнюю войну. Во время всего ужина и на

прощанье Лермонтов только и говорил об ожидавшей

его скорой смерти. Я заставляла его молчать и стала

смеяться над его, казавшимися пустыми, предчувствия­

ми, но они поневоле на меня влияли и сжимали сердце.

Через два месяца они осуществились, и пистолетный

выстрел во второй раз похитил у России драгоценную

363

жизнь, составлявшую национальную гордость. Но что

было всего ужаснее, в этот раз удар последовал от дру­

жеской руки.

Прибыв на Кавказ, в ожидании экспедиции, Лер­

монтов поехал на воды в Пятигорск. Там он встретился

с одним из своих приятелей, который с давних пор бы­

вал жертвой его шуток и мистификаций. Он принялся

за старое, и в течение нескольких недель Мартынов

был мишенью всех безумных выдумок поэта. Однажды,