Генрих Гротов - Герман Геринг — маршал рейха

Геринг поднялся на ноги.

— Пока я не вернусь, — сдавленно произнес он.

— Да, — ответила Карин, — пока ты не вернешься.

Следующим утром он отбыл в Берлин, а в 4 часа утра 17 октября 1931 года Карин Геринг, наконец освободившись от непреодолимого присутствия мужа, успокоилась и умерла.

Она лежала в гробу в часовне «Эдельвейса» за домом фон Фоков, пока Геринг не вернулся из Германии, чтобы увидеть ее последний раз. Она была погребена в свой день рождения, 21 октября, в фамильном склепе в Лувё, вблизи Дроттнингхольма. Вместе с Герингом из Берлина приехали его брат Карл и Пилли Кёрнер. При погребении также присутствовали представители большинства благородных семейств Швеции. Было пролито много слез и прозвучало немало вздохов сожаления, потому что Карин любили все, кто ее знал. Она была наивным романтиком, склонным к преклонению перед героями, и имела немало предубеждений и навязчивых идей, свойственных ее классу и поколению, но в душе она была доброй и отзывчивой и не смогла бы обидеть ни социал-демократа, ни коммуниста, ни еврея.

Когда ее заносили в фамильный склеп, два человека отделились от остальных и встали рядом в молчаливом горе. Это было символично, потому что для них двоих, Германа Геринга и Томаса фон Кантцова, это было больше, чем смерть женщины, которую они любили. Из их жизни ушла сила, и они уже не могли оставаться такими, как прежде.

…Не существует официальных свидетельств о том, что произошло 10 октября 1931 года на встрече президента Гинденбурга с Адольфом Гитлером и Германом Герингом. Настроение обоих нацистских лидеров никак нельзя было назвать подходящим случаю. Гитлер все еще глубоко переживал самоубийство любимой племянницы, а Геринг душой был в Стокгольме, у постели своей возлюбленной Карин. Единственное, что могло бы отчасти рассеять угрюмость первого и ослабить мучения второго, был какой-нибудь жест со стороны старого президента, который показал бы, что признает их значимость для будущего Германии.

Но какой бы мотив ни двигал Гинденбургом, когда он согласился встретиться с Гитлером, с появлением фюрера в президентском кабинете он был вроде как забыт. Гитлер ожидал, что его встретят не только как человека, который может спасти Германию, но и как лидера единственной политической силы, способной сохранить в настоящем состоянии самого Гинденбурга и все, что за ним стоит. Когда он увидел, что это не так, что старик держится с ним сухо, покровительственно, даже высокомерно, он начал злиться и (как потом рассказал Геринг) разразился резкой обличительной речью, которая вызвала у Гинденбурга сильный приступ нервозности. Когда фюрер наконец закончил, президент продолжал просто сидеть, барабаня шишковатыми пальцами по столу и теребя концы своих свисающих усов. Гитлеру ничего не оставалось, как небрежно откланяться и удалиться.

— Сделать этого человека моим канцлером? — раздраженно прошелся позднее по поводу встречи Гинденбург. — Я лучше сделаю его почтмейстером, и пусть он облизывает марки с моей головой!

Потом придет время, когда Гитлер сможет отыграться на чванливом фельдмаршале за этот надменный прием, но к тому моменту разум старого президента станет уже совсем невосприимчивым к его издевкам и насмешкам. А пока Гинденбург еще держал в своих руках ключи власти в Германии, и он совершенно не собирался передавать их какому-то типу, который взялся читать ему проповедь и при этом дослужился в армии лишь до ефрейтора…

Итак, для Гитлера встреча оказалась бесполезной, а для Геринга приезд из Стокгольма — ненужным, и они оба, должно быть, испытывали сильное искушение поддаться уговорам Рема вывести штурмовиков на улицы и силой взять руководство страной в свои руки. Рем уверял, что в случае восстания армия будет на стороне нацистов; на этот раз, клялся Гитлеру Рем, не будет ни предательства, ни провала, как это случилось во время Пивного путча. Гитлер не дал приказа СА выйти на улицы, но не из страха поражения. И он и Геринг были в восторге от последних выборов и не сомневались, что на следующих большая часть нации отдаст свои голоса национал-социалистам. К чему было проливать кровь — и пугать крупных промышленников, которые теперь так крепко их поддерживали, — если всего можно добиться вполне законно? Все, что им теперь было нужно, это новые всеобщие выборы.

31 июля 1932 года они состоялись. Выборам предшествовали самые массовые и кровавые уличные схватки в Германии со времен последних дней первой мировой войны. Рему не дали повести его штурмовиков для переворота, но он мог послать их на побоище с боевыми силами политических противников. И коммунисты, и социалисты имели собственные хорошо обученные уличные отряды, но коричневорубашечников СА теперь было уже 400 тысяч и благодаря связям Рема в армии, в дополнение к железным прутам и дубинкам, которыми они, как и их противники, обычно дрались, у них появилось огнестрельное оружие. Только в одной Пруссии за первые двенадцать дней июня 1932 года произошло 461 решительное сражение на улицах, унесшее 82 жизни при 400 раненых. В июле среди 86 убитых в уличных схватках значилось 38 нацистов и 30 коммунистов. Самым ужасным днем оказалось воскресенье 17 июля, когда нацисты двинулись маршем через Альтону, рабочий район Гамбурга, под охраной полицейских, и были атакованы коммунистами. В разразившейся яростной битве девятнадцать человек были застрелены, 285 ранены.