Семeн Бронин - История моей матери. Роман-биография

— Не может быть, чтоб все было плохо, — улыбалась она гостю, который сидел в халате ее сына и говорил совсем не то, что когда-то ее сын: ломал ей кайф, хотя и не портил настроения. — Всегда есть что-то хорошее.

Самуил задумывался: как в игре в вопросы и ответы.

— Билеты на трамвай и на метро дешевые. — Он был под впечатлением от дороговизны здешнего транспорта.

— Вот видишь! — радовалась она за него. — Билеты на метро дешевые. Мало разве?..

Но Камилл не давал повода для радости: он как ножом отрезал раскольнические сомнения…

Самуил пошел на праздник газеты «Юманите»: его влекло-таки к прошлому, своему и матери. Праздник проходил в большом парке и представлял собой ярмарку с большим числом павильонов, где были выставлены товары, украшенные виньетками и эмблемами партии; было много передвижных кафе и веранд с горячительными напитками. Политику здесь пытались объединить с торговлей, хотя это вещи несовместимые — общественная жизнь лучше сочетается с едой и выпивкой. Молодые люди самого разного толка были главными гостями праздника. Они не были ни коммунистами, ни комсомольцами, но им нравилась решительность ораторов, и они аплодировали и дружно улюлюкали, распивая пиво, продающееся тут же. К Самуилу подошли две девушки — из организаторов праздника: небогато одетые, не очень красивые, пренебрегающие внешностью, целеустремленные — такие, какой, наверно, была когда-то его матушка.

— Вступите в комсомол или в партию, — только взглянув на него, предложили они.

— Почему именно я? — удивился он.

— Потому что вы нам подходите. — Сын ходил как потерянный между павильонами и площадками для митингов, и на лице его было написано, наверно, понравившееся им раздумье и глубокомыслие.

— Чем же?

— Нам такие нужны, — не вдаваясь в подробности, объявила одна из них.

— Я вам не подойду.

— Чем? — осведомились они: французский ум не терпит недоговоренностей.

— Я из Советского Союза.

Короткое молчание и, как всегда во Франции, молниеносный ответ:

— Тогда и в самом деле не нужно… — и пошли дальше, а он отчего-то обиделся…

Но главное было впереди. Рене, зная, что никогда больше сюда не приедет, твердо вознамерилась встретиться на этот раз со своей бывшей подругой, Марсель Кашен, о которой она точно знала, что она живет и здравствует, поскольку только что вышла ее книга о покойном родителе. Она даже привезла с собой письма, которые были некогда ей написаны — Огюстом Дюма, о котором Рене не знала, жив ли он или нет, но любовные послания которого сохранила, потому что была, как было сказано, надежнейшей из почтальонок.

Добиться встречи было непросто. В Париже они обратились в «Юманите» и вызвали оттуда журналиста, именем и телефоном которого Самуил запасся в Москве: его дал ему знакомый француз, неудачливый литератор и бывший коммунист, ругавший у себя дома все и вся, включая прежних товарищей по партии, — неудачный литературный опыт способствует такому настроению. Журналист назначил им свидание у стен своей газеты и вел себя как шпион на тайной встрече: боялся, что их сфотографируют, оглядывался по сторонам, не делал записей и все подгонял и торопил события. У обоих наших гостей впервые возникло здесь малоприятное для них чувство, что они не совсем обычные туристы, что французам надо их избегать и остерегаться. Он обещал, однако, навести справки о Марсель (будто ему до сих пор о ней ничего не было известно) — это означало, в переводе на человеческий язык, что он спросит ее, захочет ли она с ними встретиться. Марсель захотела, и они направились на встречу матери с прошлым, перед которой Рене трепетала как перед первым и последним в жизни экзаменом. Сыну невольно передалось ее волнение — он насторожился и снова ушел в глаза и уши.

Марсель была замужем за видным кардиохирургом, тоже коммунистом. Обоим было за семьдесят, но муж еще работал, да и она трудилась на благо партии. Жили они в роскошном особняке под Парижем, обвешанном старыми гравюрами и картинами импрессионистов — видимо, подарками отцу, который всегда хвастал знакомствами с художниками. Подруги встретились, прослезились, но не обнялись: держались на расстоянии. Потом Марсель написала Рене, что та была в этом виновата: «была на известном отдалении», а у Рене было чувство прямо противоположное. Профессор встретил их неловко, почти чопорно:

— Вы извините, что мы так роскошно живем, это не мы виноваты, а буржуазия, которая нам столько платит…