Семeн Бронин - История моей матери. Роман-биография

— Миллион наверно, — сказал он, потупившись одновременно скромно и вызывающе. Сын кивнул: в знак восхищения и одобрения, но у Камилла было острое классовое чутье, он распознал подвох и подводные камни разговора: — А что ты хочешь? — сказал он, порывисто ходя взад-вперед по своей земле. — Каждый, кто работает во Франции, может к концу жизни иметь такое жилье… — и пояснил: — Когда я покупал его, он стоил намного меньше. И участок стоил дешевле.

— Если каждый к концу жизни может стать миллионером, то какого черта вам надо? — спросил сын.

Камилл остался недоволен этим.

— Как — чего? Это ты ничего не понимаешь. Если б мы не боролись, у нас бы и этого не было. Ты поменьше об этом говори — особенно в моей ячейке, — предупредил он и резко пошел в дом, будто общение с внучатым племянником стало ему в тягость.

Ячейка в это время сидела вокруг телевизора и смотрела новости. Она состояла из лиц преклонного возраста, и Камилл был для них гуру и пророком. К власти только что пришел Миттеран, и они чуть ли не каждому сообщению диктора вторили хором:

— Ca change! — или: — Ca ne change pas du tout! («Ага, меняется!» или «Да ни черта оно не меняется!») — Камилл призывался время от времени к суду — в качестве арбитра и высшего авторитета.

— Что вы хотите от социалистов? — негромко говорил он, глядя перед собой и воображая себя при этом Жоржем Марше и Морисом Торезом, вместе взятыми. — Они всегда были такими. Говорили одно, делали другое, а женам в подушку твердили третье!

— Но там есть и наши? — закидывал удочку один из стариков: не чтобы спорить, а чтоб прояснить картину гостю из России. (В правительстве было несколько коммунистов.)

— Есть, конечно, — мудро и взвешенно соглашался Камилл, — и они пытаются что-то сделать, но это трудно в такой компании… Посмотрим, — говорил он, не желая опережать и предрекать события и еще более боясь того, что его трактовка событий дойдет до русских служб информации и рикошетом вернется на родину. — Поживем, увидим… — и старики согласно кивали в ответ, в очередной раз убеждаясь в его превеликой мудрости…

Перед обедом старцы послушно ушли — пока они были в доме, на стол не накрывали. Хозяйничала вторая жена Камилла: первую, мать Элиан, он, говорят, оставил, когда она заболела. Самуил повел себя здесь совершенно бестактно: в первый раз за все время своего пребывания во Франции. Ему понравились поданные к столу маленькие перченые марокканские колбаски, и он один умял целую тарелку. Жене Камилла, посчитавшей, что сосисок хватит на всю компанию, было не по себе: она поражалась аппетиту гостя, дружелюбно, хотя и не слишком искренне улыбалась и нового блюда не выставила: может быть, колбаски закончились. Камилл неодобрительно поглядывал на зарвавшегося гостя, полагая, что тот ведет себя так не по недостатку воспитания, а из вполне определенных и порочных классовых позиций: анархически уничтожая добро миллионера. Это противостояние не могло не вылиться в диспут. Самуил, как с цепи сорвавшись и забыв предупреждения поручившегося за него Якова, доказывал, что в Советском Союзе процветает взяточничество. Стариков уже, слава богу, не было, но и без них Камилл не мог оставить такое без внимания:

— Этого не может быть! — безапелляционно отрезал он.

— Как — не может быть?

— Ты преувеличиваешь.

Самуил пожимал плечами:

— За поступление в медицинский институт, в который я еще поступал бесплатно — правда, с золотой медалью, теперь платят до трех тысяч долларов. (С тех пор расценки повысились. — Примеч. авт.)

— Ты это точно знаешь?

— Знакомый недавно поступал. Там и раньше была такая, насквозь продажная, публика, но теперь они вовсе распоясались.

— И ты думаешь, у нас этого нет? — меняя позицию, перешел в наступление Камилл и сделался ироничен. — Это, мой друг, в природе человеческой.

— Так в природе человеческой или «не может быть», Камилл? — вмешалась Рене, до того молчавшая. — Это разные вещи. Либо одно, либо другое. — У нее ведь было классическое образование, требующее точности и не терпевшее разночтений.

Камилл накинулся на нее: с ней у него был cвой, короткий, разговор — как с отступницей партии:

— Ага! И ты туда же! У нас бы такие разговоры не прошли — тебя бы живо поставили на место!..

Ехали, ехали и приехали. Конечно, они сами были виноваты — особенно Самуил, привыкший к вольности российских разговоров на кухне и не знавший, что в странах Запада нельзя обсуждать за столом политические вопросы: можно поставить хозяев и собеседников в неловкое положение. Его ввела в заблуждение Сузанна. Этой все было нипочем, она была вне политики, всему находила возражение и во всем видела светлые стороны.