Дмитрий Левинский - Мы из сорок первого… Воспоминания

И вот неотвратимое случилось: когда я чистил коня, он схватил мою левую руку выше локтя и слегка сжал зубами. Ему оставалось лишь немного сдавить зубы — и конец моей работе. Стойло для коня очень тесное, и мы с трудом в нем размещались. Во время чистки я почти вплотную вынужден был прижиматься к телу коня — иначе не повернуться. Теперь злодей держал мою руку в зубах, а глазищи его, большие и умные, совсем около моего лица смотрели на меня, как бы говоря: «Что с тобой сделать? Хочешь, без руки останешься?» Я сразу сообразил, что вырывать руку ни в коем разе нельзя, да это и невозможно: останусь без руки. Я только мог попытаться усовестить его и повел сладкие речи:

— Ну что, дурачок? Тебе полегчает, если прокусишь? Другого пришлют. Может, он еще хуже меня будет. Разве можно всех подряд кусать? — Неожиданно такие слова пришлись коню по нраву, но он продолжал держать руку. Разговаривать я старался как можно спокойней и даже с оттенком любви и нежности к нему. И чудо свершилось: конь разжал зубы, отпустил руку и больше так гнусно со мной не поступал. Я был спасен! Видно, совесть у коняги была — умное животное.

Но у меня не все с ним получалось и на трудовом фронте. Подошло время осенней вспашки зяби. Я запряг своего любимца, положил на подводу плуг, хлеб, вино и отправился в поле. Я наврал, что всю жизнь пахал, на самом деле делать это мне никогда не приходилось. В первый день пахоты была не работа, а одно мучение. Мне никак не удавалось придать ножу плуга нужный наклон на той скорости движения, которую избирал сам конь. Я невольно забирал глубже, чем требовалось, и коню становилось не под силу. Умная скотина понимала, что я пока никудышный пахарь, и принимала свои меры по принципу: «Спасайся, кто может!» В результате конь стремительно вылетал из борозды вместе с перевернутым вверх тормашками плугом и носился по всему полю вдоль и поперек, а я без конца ловил его. По-настоящему второй человек должен был вести коня под уздцы, по крайней мере, пока я и конь не сработаемся, но лишних рук в семье не имелось. Обычно такую работу выполняют дети, но девочки фрау Берты были еще слишком малы для этого.

Так прошел первый день. На второй день у нас обоих что-то начало получаться, а на третий — все пошло как по маслу: мы пахали!

Сыпал сухой морозный снежок, я брел за плугом, а в голову лезли отвратительные мысли. Что же получается? Я в плену, а не на фронте, да еще как вол работаю на Германию. Правда, здесь еще вопрос: на кого я работаю? Вроде на крестьянскую семью. Но так ли это? Я немного отъелся, снова окреп, и пора что-то предпринимать. С таким «багажом» на родину не вернешься, а другое исключается: ведь меня ждет Нина, я обязан вернуться к ней, если останусь жив. Вспомнилась беседа в лагере Будешти. Сидели как-то Миша Петров, Ваня Кучеренко и я.

— Если вернемся, нам дадут медаль: «Тем, кто пережил фашистский плен», — с иронией промолвил Ваня.

Я возразил ему:

— Как бы судить не стали зато, что живыми в плен попали.

Мишка и со мной не согласился:

— Что-то больно много нас таких-то в плену оказалось. Это что — все так и бежали сами к Гитлеру в плен сдаваться?

Многих тогда беспокоил вопрос: насколько велика наша вина в том, что не сдержали фронт? Мы понимали, что в конечном случае, виноватым всегда остается стрелочник.

Что же мне делать? Продолжать работать в деревне и ждать конца войны? Или задушить ефрейтора, забрать его винтовку с двадцатью патронами и занять круговую оборону? Оставалось только бежать. Но зимой я уже раз бежал. Это не годится. Бежать надо весной, летом, осенью, а время шло. В Польшу и Югославию все равно не дойти. Выхода я так и не находил. Он придет, как всегда, сам, но немного позднее. Его пришлет Провидение. А пока я шел за плугом, и очередные поэтические строчки родились сами собой. Я их записал в черном ледериновом блокнотике, да еще на всякий случай и зашифровал. Но блокнот вскоре пропал, и стихи вместе с ним. В памяти сохранилась только пара строк:

Стихи сложены на мотив известной в свое время питерской блатной песенки 1920-х годов:

В середине декабря вся семья отправилась на подводе километров за 20 заготавливать дрова на 1943 год. Так делали все ежегодно в одно и тоже время, когда убран урожай и закончена вспашка зяби. Лесник пометил зарубками те деревья, которые становились собственностью семьи фрау Берты. Форма расчета за лес для меня осталась неизвестной, экономикой я не очень интересовался. Мы пилили деревья, валили их, обрубали ветки, разделывали, двухметровками грузили на подводу и отвозили в деревню. Дальнейшая работа с дровами станет главным моим занятием надолго.