У многих сразу же возникла мысль о побеге. Очень скоро она овладеет умами практически всех военнопленных, несмотря на то что репрессивные меры будут ужесточаться и по отношению к бежавшим, и в отношении оставшихся в лагере. В назидание другим расстреливали каждого пятого, четвертого. Но пленные продолжали убегать, причем необязательно на восток, до которого становилось все дальше, а и на запад, и на юг. Советские военнопленные вливались в группы сопротивления французских отрядов маки, в ряды бельгийского и итальянского сопротивления, в Югославскую народную армию и храбро сражались бок о бок с патриотами. О наших бойцах и командирах и сейчас тепло вспоминают антифашисты многих стран, а также напоминают многочисленные обелиски на могилах бывших советских военнопленных в Европе.
Советские военнопленные оказались самым неудобным и беспокойным контингентом для конвойных и охранных подразделений гитлеровского рейха. Наши бежали из лагерей, из рабочих команд, из товарных вагонов при перевозке. Они отказывались работать, портили оборудование, создавали подпольные антифашистские группы и комитеты.
Генерал-лейтенант Д. М. Карбышев, Герой Советского Союза, погибший в концлагере Маутхаузен, говорил своим друзьям: «Плен — страшная штука, но ведь это тоже война, и пока война идет на родине, мы должны бороться здесь». Об этом же писал в газете «Красная Звезда» за 3 июня 1958 года генерал-майор авиации В. Лавриненков, дважды Герой Советского Союза, во время войны бежавший из плена: «Следует сказать совершенно твердо: мы, начальники, должны воспитывать своих подчиненных в духе требований присяги, разъяснять им, что плен — позор для воина, что надо биться с врагом на поле боя до последнего дыхания, до последней капли крови. Но бой — есть бой. В нем много неожиданностей, много такого, чего не предусмотришь заранее. И может быть, при каких-то обстоятельствах, при каких-то конкретных случаях — последнюю пулю нужно оставить для себя.
Однако такая смерть в какой-то степени пассивная. Ведь есть много возможностей более активно даже в плену бороться с врагом. И такое активное сопротивление — тоже показатель высоких моральных качеств советских воинов».
<���…>
На третий день к сараю подогнали крытые брезентом автомашины, нас погрузили и в сопровождении усиленной охраны вывезли в полевой сборный лагерь на окраине Кишинева. Путь недолгий — всего 180 километров.
Лагерь — это участок земли, огороженный колючей проволокой. Она теперь долго будет нас сопровождать. Уже стояли и вышки с пулеметами — теперь мы все время будем «на мушке». Охрану несли солдаты вермахта, как и в Березовке, где нас караулили солдаты тыловых подразделений.
В лагере под Кишиневом нас держали недолго — дней 16, но большую часть времени мы с Ваней не запомнили, так как продолжали спать как убитые: наступила реакция обессиленного организма, обостренная колоссальной душевной травмой. Мы спали сутками напролет и почти не просыпались. Но больше всего нас поразила тишина, от которой мы уже успели отвыкнуть. Весь фронтовой период мы пребывали в сплошном грохоте снарядов, под гулом бомбовых ударов, а тут — вернулась тишина, и это было так непривычно.
Но самое удивительное ожидало нас с Ваней впереди. Отоспавшись, мы начали знакомиться с расположением лагеря и искать однополчан. Первым, кого мы обнаружили, был физрук полка старший лейтенант Ильюша Фрунжиев. Мы очень обрадовались встрече. Написал и задумался: какая же это радость, встретиться с любимым командиром и товарищем в фашистском плену? Век бы такому не бывать!
Потом Фрунжиев с таинственным видом потащил нас с Ваней в дальний угол лагеря, где за проволокой отдельно содержалась большая группа военнопленных. Илья подвел нас поближе и сделал кому-то знак. Через короткое время стой стороны к проволоке приблизились несколько человек, среди которых мы узнали наших командиров. Командир полка майор Остриков, начальник штаба полка капитан Овчинников и начальник особого отдела полка старший политрук Тараканов стояли перед нами. Мы не верили своим глазам.
У них тоже все произошло очень просто. Они где-то раздобыли полуторку и пытались группой в 12 человек ночью прорваться к Николаеву. Слишком большая плотность немецких войск в этом районе не позволила осуществиться их планам: их схватили в ту же ночь, что и нас.
Майор Остриков больше молчал, хмурился. Видно было, как он тяготится своим положением: это конец службы, а возможно, и жизни. Не такими он их себе представлял. Начальник штаба пытался шутить, но у него это плохо получалось. Тараканов выглядел особенно подавленным. У всех нас, шестерых, было одинаково пакостное состояние. Радость встречи закончилась, не успев начаться.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу