Дмитрий Левинский - Мы из сорок первого… Воспоминания

2–3 августа были оставлены Первомайск и Кировоград. Фронт уже на 160–200 километров завис северо-восточнее Котовска, который мы только что оставили.

В Котовске наши батальоны совсем поредели, и полк пришлось свести в один батальон, и то в нем было много присоединившихся к нам бойцов из других частей. Еще на подходе к Днестру нашей дивизии был придан 263-й Домашкинский имени Фрунзе стрелковый полк, оторвавшийся от своей 25-й стрелковой дивизии, повернувшей на юг к Одессе. От полка осталось тоже не более батальона. Такого перемешивания частей, как в 1941 году, наверняка не знала история войн. Все это увеличивало трудности в управлении войсками — своими и «чужими».

После Котовска наш путь лежал через Березовку на Николаев к переправам через Южный Буг, а если повезет, то от Березовки попытаемся прорваться к Одессе. Об этом мечтали все, от командира полка — у него там осталась семья — до последнего бойца, но после Котовска оторваться от противника мы уже не могли, и немцы принялись нас просто истреблять. Двигался обоз. По нему прямой наводкой били замаскированные батареи врага. Вспышки выстрелов отчетливо блестели перед нами. Колонна сразу сворачивала и неслась на полной скорости влево или вправо от дороги прямо по полям. Через 1–2 часа все повторялось сызнова, и мы снова куда-то сворачивали.

В первые дни августа майор Остриков поручил мне сейф полка. Это был небольшой оцинкованный металлический ящик размером с порядочный чемодан. Ключ находился у майора. Что было внутри, я не знал, да меня это и не интересовало. Мое дело — не потерять его. А как можно потерять? Очень даже просто: на каждом ухабе. Умные люди, считавшие, что сейф должен стоять в штабной комнате, не допускали мысли, что его когда-то придется привязывать к повозке — петелек или ручек не предусмотрели.

Но сейф, даже будучи кое-как привязанным, так и стремился при движении вылететь из телеги. К тому же повозку могло разбить снарядом, лошадей сразить осколком, что же мне в таком случае делать? Не на спине же тащить сейф вместо пулемета?

Определился и постоянный «экипаж»: Ваня Кучеренко, мой друг по бывшей учебной роте, учитель математики из-под Киева, и я — его начальник. Когда я отлучался, Ваня следил за сохранностью сейфа. На самом деле, ящик никому не был нужен — ни нам, ни немцам. Кому нужны «секретные» данные о полке, который уже не существует?..

У нас не было хлеба, патронов, медицинской помощи. Все обессилели от недоедания и недосыпания. Ели с полей, что находили.

А спать почти не приходилось: надо было спешить к переправам через Южный Буг, а то останемся на этой стороне. В Одессу уже не пробиться — она полностью окружена.

Мы тоже окружены со всех сторон, нас обстреливали и днем и ночью. Но мы сохраняли чувство юмора и бодрое настроение — человек до последнего момента надеется на лучшее.

Мне запомнилось 3 августа. Мы только что ушли от очередного артналета. Лежали в подсолнухах, переводили дух, курили. Майор решил посоветоваться: «Что делать дальше? Как вырваться из окружения?» Перекуривало нас около пятнадцати человек — ближайшее окружение командира полка. Все хорошо знали друг друга по довоенной службе и старались держаться вместе. Это были командиры разных рангов, но уже без подчиненных: сам комполка майор Остриков, начштаба капитан Овчинников, начальник особого отдела старший политрук Тараканов, физрук пол ка старший лейтенант Фрунжиев, начальник химслужбы полка лейтенант Белов и другие. Из приведенного перечня должностей видно, что батальонных, ротных и взводных командиров среди нас не было — они либо погибли, либо были ранены, либо они пропали без вести.

Я в той беседе не участвовал — лежал, курил, смотрел в синее небо. Не мне решать что делать — есть командиры постарше. И вдруг ко мне обратился Тараканов:

— Слушай, сержант, тебе надо вступать в партию. Как ты на это смотришь?

— Комсомол всегда был резервом партии! — ответил я с улыбкой, принимая его слова за шутку. Но это оказалось не шуткой. Овчинников подхватил:

— Мы насчет тебя решили: Остриков, Тараканов и я дадим тебе рекомендации. Возражений нет?

Теперь молчал я. Шутки в сторону. Дело серьезное. Так или иначе, рано или поздно, связывать свою жизнь с партией мне было на роду написано: я — передовой, сознательный, да еще из города трех революций… и так далее.

— Ну, что молчишь, сержант? — это опять Тараканов.

— А тут и вопроса нет. Что я в комсомол вступал так — войти и выйти?