Дмитрий Левинский - Мы из сорок первого… Воспоминания

Не забыть случай, имевший место в одно солнечное воскресенье ноября. День был чудесный. Я болтался между блоками центральной части лагеря, искал глазами новеньких русских, когда на меня с разбегу налетел Федя-парикмахер, дружок Пети Шестакова, да так, что я еле устоял на ногах. Весь мокрый, в нижнем белье, лицо белое, от пережитого стресса сам не свой, его трясло. Федя узнал меня, обхватил за шею и повис на мне. Оказалось, он только что сумел выскочить из бочки с водой и удирал со всех ног.

По выходным дням молодые эсэсовцы и немолодые капо любили в порядке развлечения хватать первого попавшегося под руки узника и топить его в бочке с водой. Такие бочки стояли во многих местах. Возможно, это вода на случай пожара, но пожаров в Гузене не было, а заключенных в бочках топили. Эсэсовцы спьяну подзадоривали, а капо заталкивали узника в бочку.

Федя — крупный парень, когда-то был сильным. Он не уместился в бочке, вырвался из рук и ударился в бега. Обычно убегавшего не догоняли, а хватали другого: не все ли равно, кого топить — русского или поляка, все одно раса неполноценная. На этот раз Феде повезло — убежал. Поблизости находился вашраум блока 5. Там я спрятал Федю на короткое время и, убедившись, что его не ищут, быстренько переправил на блок к Пете Шестакову.

Такие дела часто случались по воскресеньям. Эсэсовцы, не нюхавшие пороха, на фронт не стремились, а стрелять и убивать хотел и. Они прохаживались по лагерю и стреляли по живым целям, узникам, сидящим на завалинке у блока с окурком в руках. Им это интересно, а для нас — на то и щука в море, чтобы карась не дремал. Поневоле лишний раз вспомнишь совет испанцев: «Имма гукка!» — смотри в оба, а особенно сзади.

Весь ноябрь я проработал в Баулейтунге-2, пока со мной не произошло очередное приключение. Съев в обед какой-то дряни, получил жуткую рвоту, от которой выворачивало внутренности. Совладать с собой не мог, нашел укромное местечко среди монтажных плит, забился как зверек, скрючился в три погибели и приготовился помирать от несносной боли в желудке, рвоты, поноса — все это не прекращалось. Да и любой капо мог обнаружить меня и забить на месте за уклонение от работы. Но дальше все повторилось — меня нашли испанцы:

— Димитрий, что с тобой? Ты болен?

Они вытащили меня из укрытия, тут же кое-как почистили и чуть ли не волоком потащили в лагерь. К тому времени на браме в рабочее время пропускной режим не был таким строгим, как раньше. Испанцы ловко соврали, что я — незаменимый специалист, заболел, и капо велел им отвести меня на ревир. Благополучно миновав браму и не успев поблагодарить своих очередных спасителей, я оказался в ревире. Боль не стихала, состояние оставалось тяжелым.

В ревире в эти часы Эмиль Зоммер с Николаем Шиловым заканчивали осмотр поступивших больных, распределяя их по блокам ревира. Там же находился и мой «хороший знакомый» доктор Веттер, но он меня не узнал. Шилов с Зоммером незаметно протолкнули меня в группу больных, назначенных на блок 29, и что-то шепнули блоковому. В результате я оказался на одной из коек штубы А блока 29 в качестве больного, которого следовало вылечить, что персонал блока и сумел сделать за неделю. После выздоровления блоковый дал мне одежду и сказал, чтобы я приступал к своей прежней работе на штубе А, как это было пару месяцев назад, но при этом хитро подмигнул — мол, не нарывайся больше на доктора Веттера. Я это и сам усвоил.

На первое время блоковый запретил мне выходить в лагерь и вступать в контакты с кем-либо. Зоммер считал, что меня могут узнать и начать интересоваться, что это за птица, которая непрерывно кочует из одной рабочей команды в другую («Шаторзилон», Баулейтунг-2, ревир, «Штейнбрух-Гузен», Баулейтунг-2, ревир), из одного блока в другой (блок 20, блок 31, блок 29, блок 20, блок 29). Я вынужденно согласился с запретом, но уже через месяц стал снова появляться в лагере. Что делать, если это вошло в привычку?

Боязнь и тревога Зоммера были небезосновательными — я с лета был тесно связан с 5–6 членами подпольного лагерного комитета и провалиться на этом не имел права. Что касается мороженой картошки и Бротмагазина, то это совсем другое дело и «другая статья».

Во всех перечисленных неблагополучных ситуациях, а точнее, смертельных, в которые я попадал в течение 1943 года (этой июльская экзекуция над русскими, «фюнфундцванциг» за украденный хлеб, походы за картошкой и работа в каменоломне, попадание ноги под вагонетку, случай с отравлением и другие), я остался жив только благодаря помощи многих людей, действовавших по указанию подпольного комитета. Он упорно не давал мне погибнуть даже тогда, когда я желал этого сам (отравление) или уже находился при смерти (в куче трупов в в ашрауме). Такие ситуации поджидали каждого узника, и его гибель была неминуемой, если за ним никто не стоял.