Дмитрий Левинский - Мы из сорок первого… Воспоминания

— Лагерь! Строиться по рабочим командам и на работу марш-марш! Русским — остаться на месте!

Застучали колодки, мигом выстроились колонны рабочих команд и поспешно исчезли за брамой. Все переживали за нас, но помочь не могли. Русские сиротливо торчали небольшими кучками на аппель-плацу. Новая команда:

— Построиться! — Мы выстроились, как было приказано. А вокруг нас уже стояли наготове наши мучители: на некотором расстоянии от нас — эсэсовцы с собаками, поближе — весь свободный состав лагерполицаев, блоковых, капо. Все они выражали нетерпение, желая принять участие, причем самое активное, в предстоящей бесчеловечной акции. Все орали дикими голосами, размахивали палками и гумами, били заранее, чтобы создать настрой полной обреченности.

И началось: одна за другой следовали команды, требующие передвигаться то прыжками, то «гусиным шагом», то на корточках, то бегом, а «зеленые» неистовствовали, били наотмашь. Эсэсовцы только орали да изредка стреляли по тем из нас, кто уже не мог подняться. В первый день я находился не с краю, а внутри прыгающей массы узников, и ударов мне доставалось несколько меньше, чем другим. Более страшным оказалось иное, совсем непредвиденное: мы теряли на бегу свои деревянные колодки, а «зеленые» подбирали и изо всех сил метали их в нас, целясь, как правило, в голову. Горе тому, кто получал такой удар, это — почти конец. Мы продолжали прыгать, стараясь руками защитить голову.

К исходу дня на аппель-плацу возле блока 5 осталась лежать груда тел, сваленных друг на друга. Их ожидал крематорий, и так теперь будет каждый день. Кто из нас сможет выдержать месяц такого «спорта»?

Всеволод Остен в книге «Встань над болью своей» (М., 1989) называет такие цифры: «В первый день начали бегать более 1700 русских, и к вечеру у блока 5 осталось лежать около 200 трупов. К концу экзекуции осталось 432 узника, выдержавших все».

Вечером, когда лагерь вернулся с работы на аппель-плац, мы заняли свои места по блокам, как ни в чем не бывало. Но никогда не изгладится из памяти, как тряслись колени от перенапряжения. Эту дрожь было не унять. Стоять вечером на поверке оказалось не менее тяжелым, чем бегать и прыгать. До полутора часов нас считали по головам, пока все не сошлось. Ноги подкашивались, многие падали тут же в строю. Нам не совладать с собой, а месяц только начался!

У В. Остена на странице 265 есть такие слова: «Экзекуция 1943 года была самой страшной и самой кровавой из всех, которые знала история лагеря Гузен». Я подтверждаю это.

Так мы бегали и на второй день, и на третий. Становилось все труднее, а нас — меньше. Моим последним днем стал пятый или шестой. Когда меня отволокли и бросили в кучу тел, я находился без сознания и ничего не чувствовал. Слава богу, мои мучения окончились. Но судьба распорядилась по-иному. Я пришел в себя только через несколько дней и не сразу осознал, что нахожусь на штубе В блока 31 ревира. Это была штуба неизлечимых от туберкулеза и дизентерии больных-смертников, дни которых сочтены. Я лежал среди неубранных трупов.

Через две недели я стал вставать, пробовал сам передвигаться. Я и до того выглядел не слишком респектабельно, успев превратиться в ходячий скелет. Помню, как-то в июне ночью вышел из блока 20 в уборную. Надо было пройти вдоль блока и завернуть за угол. Ослепительно светили прожекторы с вышек. На мне короткая нижняя рубаха — на ночь полагалось раздеваться. Впервые сосредоточив внимание на собственных ногах, я обомлел и мне стало страшно от увиденного — ноги казались спичками. Подумалось: «Как же они держат меня и не ломаются?» Ощущение пренеприятнейшее. Организм по-своему реагировал на наше скотское существование…

Но если бы этим все и ограничивалось. Нет, к сожалению. Все тело, руки и ноги покрылись сплошными очагами фурункулеза. Одни ранки с запекшейся гнойной корочкой, другие сочились гноем и кровью. Все впитывалось в одежду, она прилипала кранам и издавала ужасный запах, а по существу — зловоние. Мочки ушей попросту сгнили, истекали гноем, потеряли форму, и можно было без труда отщипывать болтающиеся и мешающие кусочки мяса с гноем и жидкостью. К отвратительному запаху гниения живого тела примешивался постоянный запах жженого мяса и костей от крематория. Скрыться от всего этого — некуда…

Когда сознание полностью восстановилось, я наконец узнал, что со мной произошло. После аппеля груду тел от блока 5 перевезли в умывальник, именовавшийся «вашраумом» и находившийся напротив блока 30 ревира. На ночь трупы и полутрупы складировали внутри умывальника так, чтобы утром их легче вытаскивать, то есть располагали ногами или головой к выходу, обычно в несколько рядов друг на друга. К утру часть полу-трупов становилась полноценными трупами, и их можно было сжигать — гуманность соблюдена. Для «гарантии» процесса умерщвления на ночь открывалась вода, накапливавшаяся до уровня высоченного порога, и полутрупы становились еще и утопленниками.