Андрей Гаврилов - Чайник, Фира и Андрей - Эпизоды из жизни ненародного артиста.

Объявили посадку. Из отдельного выхода потянулись в самолет евреи-эмигранты. Старых людей и хронически больных несли на носилках с кислородными подушками. Позже я привык к тому, что на всех рейсах Аэрофлота в Вену и в Рим сидели покидающие СССР евреи, смиренно несущие своих стариков. Смотреть на этот исход было больно, я жалел старых людей, вспоминал библейские истории и с ужасом думал об ожидающих нас казнях египетских.

Пробираясь к своему месту, я наткнулся на пассажира, рассыпавшего в проходе монеты. Я помог ему собрать его деньги. Он как-то слишком быстро и бурно меня узнал и тут же растаял как эскимо на жарком солнце. Пригласил после взлета подсесть к нему и выпить за знакомство рюмочку коньяка. Я с удовольствием согласился. Оказалось, этот пассажир тоже музыкант – он показал мне фотографии студентов фортепьянного класса Якова Флиера, среди которых был и он, только лет на пятнадцать моложе. Одет он был элегантно. Хороший костюм, кашне, кожаные туфли, тонкая импортная рубашка. А под ней – тельняшка! Звали его то ли Вилен, то ли Владлен. Пианист? Но рожа шкодливая, и тельняшка терзает сомнениями. Скорее спортсмен. Боксер. Крепкий, может и нокаутировать, если понадобится. Непонятный господин. Пообещал мне этот Владлен, что обязательно посетит мой концерт. А на него, между прочим, билеты год назад распроданы.

Прилетели мы в Вену. Евреев увели какие-то люди. Мы прошли в транзитный зал. В Зальцбург прибыли только поздним вечером. Нас встретили представители фестиваля и отвезли в отель «У новых ворот», неказистый домик с тремя звездочками на дверях. Я пошел посмотреть город. Удивили тоннели и горы. В предконцертной суете у меня не было времени открыть атлас и посмотреть, где, собственно, Зальцбург расположен. А он, оказывается, совсем недалеко от Альп. Все было в этом городе незнакомо и интересно. Особенно – шикарные витрины магазинов музыкальных инструментов. Цены там были совершенно несопоставимы с мелочью, положенной мне за выступление. С трудом нашел я Гетрайдегассе – узенькую улочку, на которой сохранился до наших дней дом, где родился Моцарт – Хагенауэрхаус. Постояв недолго на крохотной площади перед этим, довольно ординарным шестиэтажным домом-музеем, который никак не ассоциировался ни с «Волшебной флейтой», ни с «Реквиемом», я побрел в свой скромный отель.

Завтрак в трехзвездочном австрийском отеле. Плохой чай, невкусные булочки, крохотный кусочек масла и маленькая пластиковая баночка с джемом. Проглотив все это, мы с Татьяной отправились на встречу с тогдашним шефом Зальцбургского фестиваля, господином Николя. Он славился своей экстравагантностью. Иначе как экстравагантностью невозможно было объяснить его, мягко говоря, странное решение пригласить на замену «великому Рихтеру» вчерашнего школьника. Получалось, что он поступает как бы назло знаменитому артисту, а избалованной публике посылает следующее приветствие: «В ответ на все ваши капризы – получите этого советского щенка!»

Элегантный, седоватый, немного грузный Николя поглядел на меня с сомнением. По-видимому, я показался ему эдаким юным очкариком в нелепом костюме. Весь гардероб, которым я располагал, был на мне. Костюм производства братской страны, купленный мамой в фирменном магазине «Весна» на Новой Башиловке. Гумовские ботинки. И рубашка, и галстук были тоже оттуда. Николя изобразил улыбку, пробормотал несколько дежурных слов, посмотрел брезгливо на мой галстук и отправил меня к роялю, на репетицию.

Зал и инструмент мне понравились. Я начал судорожно проигрывать мою вечернюю программу. Времени на настоящую подготовку у меня не было. Многое было откровенно недоделано. Я сильно волновался. А к вечеру и вовсе запаниковал. Ведь за три дня, как ни старайся, в хорошую форму не войдешь. Даже если ты опытный концертант. А я тогда никаким концертантом не был. Я был студентом первого курса, который конкурс выиграл.

В артистической меня подбодрила Татьяна, что было вовсе не лишне. Откуда ни возьмись появился и мой коньячный друг Владлен, в дорогом смокинге, в чудесных лаковых туфлях, и со сверкающей манишкой, из-под которой выглядывала все та же тельняшка!

Вышел я на сцену в своем составном советском фраке. Глянул в зал и обомлел.

Какая публика! Блеск! Сливки! Шарм! Инопланетяне! Мираж! Голливуд! В первом ряду сидел сам Майкл Йорк – Тибальд из любимого фильма Дзефирелли «Ромео и Джульетта». Мужчины – в великолепных смокингах, с белоснежными рубашками, с бабочками и платиновыми запонками, дамы – в изумительных вечерних платьях, с драгоценными камнями на шее, величиной с подвески на хрустальных люстрах. Все сверкает, волнуется и благоухает, как шампанское в бокале! Я был ошеломлен, потерял чувство реальности. Как во сне подплыл к роялю и заиграл. Боже! Это мой последний концерт перед неминуемой смертью и вечным позором!