Андрей Гаврилов - Чайник, Фира и Андрей - Эпизоды из жизни ненародного артиста.

Мужчины сидели за большим столом и молча поминали павших на войне. Не было за этим столом ни пафосных речей, ни парадных воспоминаний. Настоящие фронтовики ненавидели войну. Когда я подрос, дядя Женя рассказал мне не только о том, что творили фашисты, но и о зверствах советских солдат на оккупированных землях.

Моя двоюродная сестра Наташа была типичной девушкой из рассказов Тургенева или Бунина. Трепетная, красивая и умная русская девушка никак не вписывалась в убогий и агрессивный советский мир. Кажется, она так и осталась незамужней, не смогла найти себе достойного спутника жизни.

Старики – папины дяди и тети – сохраняли, как могли, дух русской усадьбы. В их доме я пил золотой воздух благородной старины. Мне казалось, что дом и его обитатели сохранили в себе чудесную поэтическую субстанцию, знакомую нам по пушкинской поэзии…

В гавриловском доме варили варенья, приготавливали наливки, пекли пироги, кулебяки, занимались рукодельем, плели кружева. Мне посчастливилось в детстве вдосталь набегаться по бесчисленным верандам, терассам, мансардам, покопаться в многочисленных чуланах, погулять в саду… Картины, ароматы и звуки этой культуры, чудом уцелевшей в загаженной сталинскими и хрущевскими домами советской Москве, все еще живут во мне. Я заметил, что невольно пытаюсь воссоздать атмосферу старого гавриловского дома в моем швейцарском поместье…

В начале семидесятых годов гавриловский дом снесли. Стариков расселили по новострoйкам.

Дядю Женю убили врачи во время операции по удалению аппендицита. Наташа заболела нервным расстройством. Мой отец скончался при невыясненных обстоятельствах в 1970 году. Как-то сразу не стало старинной русской семьи Гавриловых.

Мать осталась с двумя сыновьями на руках. Совок платил ей сорок рублей в месяц «по утере кормильца».

Мой брат Игорь, художник, умер в Москве от сердечного приступа в 2005 году. Пятидесяти двух лет. Он тяжело пережил безвременную и неожиданную кончину отца, который был его Богом. Как часто бывает в семьях с двумя детьми, Игорь был в отца, а я – в мать. Страшную новость он узнал первым, в Суриковском институте. Ему передали телеграмму и сказали: «Держись парень, у тебя умер отец!». Полагаю, что у него тогда от горя как-то повредилось сердце… Позже эта внутренняя травма дала о себе знать…

Моя мама умерла в ноябре 2006 года, у меня дома в Швейцарии, после продолжительной болезни. Не дожила одного месяца до восемьдесят первого дня рождения.

Болезнь не помешала ей быть у меня счастливой, «как никогда в жизни». Мама очень полюбила мою жену Юку, свою последнюю ученицу. Они жили душа в душу.

Мама успела поставить на ноги нашего малыша Арсения, названного в честь моего старшего друга Арсения Тарковкого. Без помощи бабушки мой сын не смог бы овладеть русским языком. Швейцарские врачи делали все возможное, чтобы мама не страдала физически. Последние шесть лет она не могла ходить.

За два дня до смерти она присутствовала на моем сольном концерте на «Фестивале звезд фортепьяно» в Люцерне. Переполненный огромный зал приветствовал ее. В тот же день мы с Юкой улетели в Варшаву по приглашению Пендерецкого, там я играл вечер из произведений Шопена. Играть Шопена в Варшаве – серьезное испытание, особенно для русского музыканта. Зал аплодировал моему Шопену стоя. Я немедленно сообщил об этом маме.

– Я счастлива сынок, пойду спать, – сказала она нежно и попросила позвонить ей еще раз попозже и рассказать подробности.

Мы улетели на концерт в Познань. Туда нам позвонили и сообщили, что мама умерла во сне.

Концерт я не отменил.

Я рано задался вопросом – почему все люди живут, как на гигантском скейтинг-ринге? Почему неведомая сила заставляет всех нестись по кругу без оглядки до конца дней? Людей, не желающих бежать со всеми, считают неудачниками. Двигающихся в противоположном направлении – сумасшедшими, опасными гордецами или диссидентами. Я бежал со всеми в «единственно верном» направлении. Выигрывал какие-то конкурсы, завоевывал золотые медали, тарелки, диски, граммофончики, серебряные шарики… У меня хватило мужества прекратить безобразную гонку. Остановился. Затем побрел своей дорогой. Мой отравленный страхом разум толкал меня назад. Я сопротивлялся, боролся, как мог. Подавлял в себе вечный страх современного человека – остаться ««невостребованным». Долго ничего не получалось. После десятилетия тяжелой работы и молитв за инструментом появились музыкальные открытия. Не мнимые, а подлинные. Все больше людей стали улавливать в моей музыке каждую мысль, каждое намерение исполняемого композитора. Моя музыка перестала гудеть, бренчать, трещать и сверкать электричеством. Она стала ненавязчиво говорить о важном. Я перестал чувствовать время, оно потеряло для меня значение. Так называемый ««смысл жизни» открылся мне. Он оказался бесконечно прост – дари любовь и не ищи наград. Любовь ответная и есть твоя награда и смысл всей жизни.