Владимир Соловьев - Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека

И наконец, случай, который возник в процессе создания этой книги и стоил мне многих нервов. Когда образовалось небольшое окошко в нашей работе, я перелопатил весь мой архив, находящийся в немыслимо бардачном состоянии — в отличие от Сережиного, который он содержал в образцовом порядке, борясь с хаосом внутри себя. Зато я знал, что искал. Копии писем Довлатова, оригиналы которых его адресат — Юнна Мориц — уничтожила (будто бы по его просьбе). Не уверен, что я нашел все — цейтнот! — но и те, что нашел, привели меня в бурный восторг. Чувствовал себя Генрихом Шлиманом, раскопавшим древнюю Трою. Письма — изумительные! Лучшие в эпистолярном наследстве Довлатова! Самый лакомый кусок в нашей книге! А какой сюжет между двумя выдающимися представителями русской литературы. Такой прорыв в работе! Показываю Лене Клепиковой и отсылаю Лене Довлатовой, а сам бросаю все и начинаю сочинять новую главу «Уничтоженные письма». И тут вдруг на экране зажигается оранжевый конвертик: письмо от Лены Довлатовой: «Спасибо за письма. По-моему, замечательные…» Я уже приводил это письмо, и не раз.

А дело было так. Тогда в Москве я писал большой роман, где был «Эпистолярий», даже два — большой и малый, а потому клянчил у знакомых письма, делал с них копии и возвращал обратно. Юнна дала мне Сережины письма с нехорошей и несправедливой припиской, а потом ни за что не хотела брать обратно. Межличностные отношения меж ними порваны (почему — тоже сюжет) и были восстановлены только годы спустя в Нью-Йорке с моей помощью.

Так вот, найдя копии уничтоженных писем, я пребывал в эйфории и кайфовал, перепечатывая их и сочиняя преамбулу. Праздник посреди трудов праведных. Работал до поздней ночи, а наутро разверзлись хляби небесные: Лена Довлатова передумала и возражает против публикации этих писем. Первый и, надеюсь, единственный конфликт между нами не только за время нашего содружества по этой книге, но и по жизни — за всю нашу дружбу.

— Лена, я вас не узнаю! Вас как подменили! — кричу в телефон.

Материально письма принадлежат Юнне Мориц — как бумага, на которой они написаны, но коли письма уничтожены, то ей не принадлежит больше ничего. Однако содержание этих писем — интеллектуальная собственность правообладателя, то есть Лены Довлатовой.

После долгих и мучительных переговоров Лена разрешила мне приводить цитаты из этих писем, но не письма целиком.

— Пусть так, — ищу я лазейку. — Тогда уговор: кроме приведенных цитат, эти письма как бы не существуют вовсе, потому что уничтожены и известны только нам с вами. Я оставляю за собой право использовать их в своей прозе. Как и задумывалось, когда брал у Юнны. Сочиню по ним докурассказ. Не возражаете?

— Я не могу возражать, Володя. Это ваше право как писателя.

Спасительная идея!

Вот я и говорю, что проза бывает вынужденной, спасительной, когда нет никакого другого выхода. Как в этот раз.

[5] Сокращенный вариант.

Нью-йоркский писатель Владимир Соловьев много лет жил по соседству с Сергеем Довлатовым и лишь через десять лет после его смерти рассказал об их отношениях в фильме «Мой сосед Сережа Довлатов». Для меня этот фильм стал иллюстрацией к небольшому очерку Соловьева «Довлатов на автоответчике» из большого сборника прозы Соловьева, вышедшего в России. Автор скромно называет этот фолиант «килограммом прозы». Не будучи Золя или Диккенсом, я отношусь к этому килограмму с предельной серьезностью.

<���…> Неизбежное, если так можно выразиться, достоинство фильма в том, что он сделан человеком, который хорошо знал Довлатова, был вхож в его дом и посвящен в его частную жизнь.

Повидав не один писательский дом-музей, я поймал себя на том, что, глядя соловьевский фильм, проявил самое что ни на есть невоздержанное любопытство к быту Довлатова. В квартире, где он жил с женой Леной, дочерью Катей, сыном Колей и старушкой матерью, у классика не было кабинета. Он пристроил рабочий стол в углу, «обуютив» его любимыми снимками и рисунками.

Стол с пишущей машинкой содержится Еленой Довлатовой в образцовом порядке. Получается музей-уголок, вокруг которого идет своим чередом обычная жизнь. Отсюда ощущение, что владелец этого стола может в любой момент войти в комнату, появиться в кадре. И то же чувство возникает, когда Соловьев с Еленой беседуют на кухне, где так часто чаевничали соседи-литераторы.