Льюис Кэрролл - Дневник путешествия в Россию в 1867 году

Утром мы побывали в огромной картинной галерее. Двух часов созерцания для меня было вполне достаточно: их вполне можно было посвятить одной только великой «Сикстинской Мадонне».

Днем мы погуляли по городу, а потом я пошел в театр в «Королевском саду», откуда мне пришлось шагать домой пешком примерно с милю (частично по пересеченной местности) в темноте, и я, понятное дело, заблудился.

Представление (за исключением игры актеров, которая была такой же, как и везде) было замечательным. Я вошел в зал после начала второй пьесы, и первым необычным моментом, который я заметил, было то, что зал встретил опускавшийся занавес полным отсутствием аплодисментов: жутковатое впечатление от этой тишины оркестр даже не попытался как-то сгладить. Оркестранты, похоже, не особенно утруждались — они вообще ничего не делали, кроме как поправляли лампы над пюпитрами. Когда же они все-таки начали играть, что произошло лишь тогда, когда действие закончилось и в течение пяти или десяти минут стояла ужасная тишина, можно было только пожалеть, что они не продолжают заниматься своими лампами, поскольку музыка была такой унылой и зловещей, какой я еще никогда не слышал ни в театре, ни за его пределами. Вечер завершился «Чудо-фонтаном», ради которого весь театр был погружен в полную темноту (Вопр.: Есть ли в Дрездене карманники?), и мы увидели круг струй с фонтаном посередине, освещенные светом, цвет которого постоянно менялся и производил весьма приятный эффект, который, однако, вполне под силу магическим фонарям и «хроматоскопам»; затем фонтан в центре стал постепенно опускаться и исчез, а вместо него появились, по очереди, Аполлон, Время и группа фигур, поддерживающих фонтан поменьше. Каждый из этих феноменов, после появления, совершал один медленный поворот вокруг своей оси, словно на вертеле, и это, судя по всему, было кульминацией вечера: по крайней мере это пробудило терпеливую, если не сказать пассивную, аудиторию и вызвало у нее самый живой восторг, который они когда-либо испытывали; последовал почти такой же шквал аплодисментов, каким английская публика встретила бы один-единственный спич.

Мы еще раз, очень быстро, посетили картинную галерею, чтобы посмотреть знаменитую «La Notte» Корреджио, о которой я не могу сказать ничего, что улучшило бы мою репутацию как критика, а днем выехали в Лейпциг, куда добрались как раз вовремя, чтобы успеть совершить вечернюю прогулку, обойдя старый город по кругу через ряд садов, густо засаженных деревьями. Остановились мы в гостинице «De Prussie».

Времени оставалось только на прогулку по городу, ничем особенным не примечательную, и посещение замковой башни, с которой «кастелян» показал нам различные объекты, известные своей связью с великими битвами,— и, в частности, здание, где состоялось великое богословское сражение между Лютером и Экке.

Затем мы отправились в Гессен, где остановились на ночь в гостинице «Раппе», а рано утром заказали завтрак услужливому официанту, который говорил по-английски.

«Кофе!» — радостно воскликнул он, хватаясь за это слово, словно это была по-настоящему оригинальная идея. «Ага, кофе — очень хорошо. И яйца. Яйца с ветчиной? Очень хорошо». «Если можно, жареные»,— сказал я.

«Вареные?» — повторил официант с недоверчивой улыбкой. «Нет, не вареные,— пояснил я,— жареные». Официант отмахнулся от этой разницы, как от несущественной. «Да, да, ветчина»,— повторил он, возвращаясь к своей излюбленной идее. «Да, ветчина,— сказал я,— но как приготовленная?» «Да, да, как приготовленная»,— повторил официант с беззаботным видом человека, который соглашается на предложение скорее из добродушия, чем действительной убежденности в его необходимости.

К полудню мы добрались до Эльма после бедного событиями путешествия, маршрут которого, впрочем, пролегал по весьма интересной местности: долины, извивающиеся во всех направлениях между холмами, укрытыми деревьями до самых вершин, и белые деревни, гнездящиеся везде, где есть подходящее укрытие. Деревья были такими маленькими, такими одинаковыми по цвету и росли такими сплошными массивами, что более отдаленно холмы казались берегами, поросшими мхом.

По-настоящему необычной деталью ландшафта было то, как старые замки как будто росли сами по себе, а не были возведены человеком, на вершинах скалистых выступов, которые то и дело высовывали свои головы среди деревьев. Я никогда еще не видел архитектуру, которая бы столь гармонировала с духом места. Похоже, что, движимые каким-то неуловимым инстинктом, старые архитекторы выбирали и форму, и цвет, компоновку башен с их остроконечными шпилями и два нейтральных оттенка, светло-серый и коричневый, для стен и крыш, чтобы создать здания, которые выглядели такой же естественной частью местности, как вереск или колокольчики. И, подобно цветам и камням, они, казалось, излучали лишь покой и тишину.