Гильдебрандт-Арбенина Николаевна - «Девочка, катящая серсо...»

Мы с Гумилёвым говорили как-то о магии. Я очень пугалась африканских заклинаний с ритуальными убийствами. Также и в христианской религии некоторое меня пугало. Помню возглас Гумилёва: «Какие вы с Мандельштамом язычники! Вам бы только мрамор и розы»… (Надо понимать: Грецию. И еще: поверхность.) Не помню, передала ли я Мандельштаму это и что он сказал.

Мы говорили как-то с М. о музыке и пении. Оказалось, что у нас одинаково музыка «без пения» действует сильнее эмоционально, чем с пением.

Как-то мы были с ним в балете. Что давали, не помню. Через ложу сидела Лариса Рейснер — он сбегал к ней поздороваться, и она послала мне шоколадных конфет (тогда это была редкость). Потом он ходил к ней в гости, и она рассказала ему (со слезами), что Г<���умилёв> перестал с ней здороваться… {226} Когда она говорила о неверном характере Г<���умилёва>, он сказал ей: «А как же Ольга Николаевна?»

Она ответила: «Но это же Моцарт!..» Я не знаю, сочинил ли он это или правда. Я с Рейснер не была знакома, и почему она сказала обо мне так лестно, мне непонятно! Но признаюсь, что это выражение останавливало меня в дальнейшей жизни от завистливых (в смысле костюмов особенно) и от злостных (если что-то обижало!) мыслей. Если М. придумал это, он задал мне хороший урок. Но я вообще в нем «вранья» не замечала.

Помню, как Гумилёв хвалил «стилистику» М. Но зато в композиции, в которой был особенно силен композитор Кузмин, М. был слаб. У него стихи шли какой-то Илиадой без перерыва. После того, как они были напечатаны в книге {227} .

Я знала его так много лет, что «прошлое» как-то подернулось туманом — годы слились в одно, и внешний облик в памяти — почти без изменений.

Я начну с данных им (в сотрудничестве с кем-то, но главное — все же его инициатива) комических прозвищ:

Вяч. Иванов — батюшка;

К. Сомов — приказчик из суконного отделения (для солидных покупателей);

К. Чуковский — трубочист;

Репин — ассенизатор — трусит на лошаденке, спиной к лошади;

Ал. Блок — присяжный поэт из немецкого семейства;

Анна Ахматова — бедная родственница;

Н. Гумилёв и С. Городецкий — 2 дворника;

Г. — старший дворник-паспортист, с блямбой, С. Городецкий — младший дворник с метлой;

Анна Радлова — игуменья с прошлым;

О. Мандельштам — водопроводчик — высовывает голову из люка и трясет головой;

Ф. Сологуб — меняла;

Ал. Толстой, С. Судейкин и еще кто-то (Потемкин?) — пьяная компания — А. Толстой глотает рюмку вместе с водкой за деньги, Судейкин (хриплым голосом): «Мой дедушка с государем чай пил»;

Ю. Юркун — конюх;

A. Ремизов — тиранщик;

Г. Иванов — модистка с картонкой, которая переносит сплетни из дома в дом;

B. Дмитриев — новобранец («Мамка, утри нос!»);

Митрохин — Пелагея («Каково?»);

Петров — Дон Педро большая шляпа.

Когда я стала бывать у К {228} ., «посетители» были другие, большинство из них переменились потом.

Бывал Чичерин (ст<���арший> брат) — высокий человек с высоким голосом, почти смешным. Говорил о музыке. Помню, рассказывал о своих собаках — «Тромболи» и «Этна».

Бывал «Паня» Грачев, тогда очень худой (потом превратился в очень полного, Пантелеймона). Иногда играл в 4 руки с М<���ихаилом> А<���лексеевичем> Божерянов. — Потом мы бывали в гостях у его бывшей жены, Иды, и ее подруги, H. Н. Евреиновой — юристки, сестры H. Н. Евреинова. Я встретила как-то у них доктора, кот<���орый> рассказывал о последних днях Ленина. — Также в гостях у самого Евреинова и его жены — моей б<���ывшей> подруги, Анны Кашиной, — где часто играли в petits-jeux [143], и Мих. Ал. узнал меня по «желтой» чашке (он узнавал чашки, а я знала, что он любит розовый и желтый цвет).

Бывали у Радловых — на Васильевском острове {229} , тогда — ходили всюду пешком. У них часто бывал Смирнов и Н. Султанова. — Молодые художники — красивый Эрбштейн — брюнет с синими глазами — и Дмитриев, тогда неприметный — к удивлению моему, большое увлечение М. А. — потом, через несколько лет, он очень похорошел, стал интересным. Я с ним говорила раньше о балете, и — увы! — М. Ал. сердился на мою дружбу! Юра тянул меня подальше: я ничего не могла понять.

Бывали мы в доме (временами очень красивой, но претенциозной) дамы {230} , где я познакомилась с И. А. Лихачевым, — у нее бывали 2 моряка — Леонида — один из них {231} оказался потом вторым мужем Ольги «Иоанновны» Михальцевой-Соболевой. Юра потом очень разочаровался в ее внешности — она краснела, как в бане, что искажало ее черты Доменико Венециано, — и потом она сама городила какие-то пошлости. Главным посетителем у нее был Канкарович, которого потом переманила другая Ольга — наша будущая подруга, — очень хороший человек, — Ольга Ельшина-Черемшанова.