Гильдебрандт-Арбенина Николаевна - «Девочка, катящая серсо...»

Мой друг — мы пили брудершафт и были на «ты». Познакомилась я с ним в 1920 г. (в конце), стала встречаться с 1921 г.

О нем надо прочесть у Влад. Ходасевича. Очень похожий словесный портрет {42} 42 Ср. у В. Ф. Ходасевича в очерке «Диск» (1937): «…художник Милашевский, обладавший классическими гусарскими штанами, не менее знаменитыми, чем „пясты“, и столь же гусарским успехом у прекрасного пола…» (цит. по: Ходасевич В. Колеблемый треножник: Избранное. М., 1991. С. 420). О. Гильдебрандт, возможно, была знакома с этим очерком Ходасевича по его книге «Литературные статьи и воспоминания» (Нью-Йорк, 1954). Другие высказывания Ходасевича о Милашевском неизвестны. . Он при мне часто рисовал — быстро, сильно, иногда вскрикивал: «Цоп! Цоп!» — иногда, довольный собой, слегка хохотал. Это все было в квартире М. А. Кузмина и Юркуна, с которым он дружил, и они говорили (дружно) об искусстве. Юркун вначале не рисовал, а только писал; Кузмин часто играл на рояле. Оперетта Марджанова, как будто, кончилась. Помню, на какой-то выставке, где был и Владимир Алексеевич, кто-то встретил его на улице и задал вопрос: «Ну, как, Владимир Алексеевич?!» — «Гурманы оценили». Так и пошло выражение «Гурманизм», почти вроде сатиры, но не совсем.

Милашевский был умен, остер и резок в оценках, но иногда будто захлебывался в каком-то самовосхищении и, вероятно, издевательстве над собой. (О Микеланджело или Сезанне (?) — «Соленая вещь! Как обухом по голове! Совсем Милашевский!» — Я к этому «стилю» не сразу, но потом совсем привыкла.)

О быстроте рисунка (я не помню термина «темп»), о мгновенности видения и исполнения говорилось очень много.

Кого из художников предпочитал тогда Милашевский? К сожалению, не помню! Думаю, всё же, классиков. Пристрастия к А. Бенуа тоже не помню. Он при мне ездил в Холомки {43} 43 Холомки — бывшая усадьба князя А. Г. Гагарина, расположенная в 17 километрах к юго-востоку от Порхова Псковской области. В 1920–1921 годах в Холомках и соседнем с ним имении Бельское Устье была организована художественная колония, для поддержания голодающей в Петрограде творческой интеллигенции. В Холомках жили и работали К. И. Чуковский, Е. И. Замятин, В. Ф. Ходасевич, Г. С. Верейский, М. М. Зощенко, М. Л. Слонимский и другие писатели и художники. , я там не была. У него была там увлеченность (одна и та же с Добужинским) — и еще другая, но это из области сплетен, и я там не была и точно не знаю.

Для меня рисунки Милашевского казались слишком «злыми», но Юркун их очень хвалил и любил «объяснять» Милашевскому значение его в искусстве. Он это очень любил, а Милашевский любил, когда про него говорят. Я не думаю шутить или посмеиваться — Милашевский был совершенно «монолитен», другого такого не было!

Если бы мне пришлось выбирать темы для иллюстраций Владимира Алексеевича, мне думается, более всего подходил ему Салтыков-Щедрин. Может быть, «Дон Кихот» Сервантеса?

Правда, я не все у него знаю! Долгая жизнь у нас обоих, а видеться приходилось редко, и видеть «все его творчество» (такое обширное!) мне не пришлось.

В переписке мы иногда грызлись — я восставала за «правду», как я ее понимала, — у него в «Dichtung und Wahrheit» {44} 44 «Dichtung und Wahrheit» («Поэзия и правда») — автобиография И. В. Гёте, содержащая историю детства и юности поэта. превозмогало первое. Я рада и благодарна ему, что он меня не предал осуждению, остался мне добрым другом!

Вторая жена Милашевского его обожала, и он от ее любви совсем расцвел. В подарок принеся ему приданое: дачу в Кускове — весной 1937 г. она была вся в цветущих яблонях, а в траве, в саду цвели нарциссы, маргаритки… В даче были красивые вещи — фарфоровые вазы, старинная посуда… Мы были с Юрой, а потом, как будто, я одна.

А вот при «второй жене», летом, я была одна, и Милашевский повел меня и жену смотреть Кусково (имение Шереметева). Он предложил покататься на озере. Сказал: «Я выбираю лодку как старый волжанин». Курьез! Мы только сели, дно у лодки провалилось, мы бухнули в воду; лодочник спасал — у меня уплыла по воде новая сумка — еле поймали. Конечно, смеялись! Ко мне должен был приехать гость из Ленинграда — Родовский — приятель Валентины Ходасевич. Я была полумокрая… Но, в общем, сошло. «Графиня» была симпатичной дамой, но странно: не любила сына Милашевского от «первой» жены — Данечку, прелестного мальчика, белокурого и тихого. В эту войну он был убит. У меня сохранился его детский рисунок.